А после завели разговор, что храм мог и не подписывать с Исполкомом такого договора вовсе, потому как на исторически ценные, культовые здания договоры аренды составляются в добровольном порядке, и стоят таковые здания на учете вместе с имеющимися предметами музейной и художественной ценности в Главнауке или Наркомпросе. По составленному же договору все культовое имущество, состоящее из золота, серебра, драгметаллов, и хозяйственное имущество: люстры, ковры, мебель, передвижные лестницы, колокола, свечи, ладан, дрова, посуда, мука, вино, масло на общих основаниях отходит в собственность ГорФО как финансовый капитал. Но даётся в пользование приходу под некий налог. Общие собрания верующих, митинги, они же крестные ходы, агитационные речи, они же проповеди – запрещаются. Заседание «двадцатки» могут происходить исключительно с предварительного утверждения её повестки дня Исполкомом. Двадцать людей, подписавшихся отвечать за храм, несут ответственность перед государством за нарушение закона, которое может выражаться в волнении народа набатом и произведении колокольного звона вне церковных праздников, а также препятствии осмотру членами Исполкома во внеслужебное время имущества церкви, в проведении политических диспутов враждебного толка, в речении проповедей, порочащих отдельных представителей большевистского государства, в неуплате налога. В случае неисполнения условий договора культовое здание передаётся Жилищному управлению Исполкома для нужд трудящихся.

Огорчённый ловкой манипуляцией Буфетов вскинулся расторгаться. Но утешился мыслью: отказаться в любой момент можно, теперь же самолично не накликать бы на храм беды. Но тут же сбило с ног другое: новый ультиматум. Уполномоченные заявили о двухдневном сроке сдачи списка ценностей храма и выставили требование: приходскому совету в лице «двадцатки» до Николы Летнего предоставить в Исполком предложения по новой кандидатуре настоятеля храма. До назначения приходом переизбранного священника отправление культа в церкви не приветствовалось. Уполномоченные, явно довольные выполненной миссией, уговаривали стушевавшегося дьячка сплотить прихожан на почве сочувствия избавлению от вековавшего и довлеющего цезарепапизма. Самим им такая утешительная, объединяющая идея приглянулась, и они громко хохотали, собирая бумаги.

По уходу весельчаков хотелось протодиакону выдохнуть с облегчением, да не выходило:

– Ну вот, и следовало ожидать. Не довернёшься бьют, и перевернёшься бьют! Начинается прижим.

После ранней субботней обедни Буфетов, завершающий службу и недовольный полумерами – какая служба без литургии, через просфорника передал Колчину и Подопригоре, чтоб задержались, дождались его. А пока те ждали протодиакона у дома клира, греясь на неверном майском солнце, к ним присоединился сперва мрачный Евсиков-старший, а затем подоспели и взволнованные Лавр с Константином. Расположились в келейке первого этажа, ровно под пустующими комнатами иерея.

– И чудно же, братия, что Господь привёл вас всех сюда этим часом. Имею вам сообщить, не хороши дела храма. Вчера только договор заключил с «исполкомовцами». Думал продохнуть. Вчера же получил от них два дня на подачу в ГорФО списка ценного имущества. И до Николы Летнего срок дали на выдвижение кандидатуры иерея. Второе меня не сильно заботит. Там, глядишь, выпустят о. Антония, его же «двадцаткой» и переизберём. Хужее иное. Вечером вчера скандал, прямое покушение. Но прежде, выгорело у вас парламентёрство-то, Лавр? Согласен часовщик на сохранение взять?

– Нет его, – Лавр, наконец, приступил к своей новости. – Не застали дома Льва Семёновича. Стучали и в дверь, и по окнам.

– Ппошли к ппарадному входу. Открывают нам, – Костик спешил и сбивался. – Жена ддворника или возчика…сварливая тётка.

– Водовоза жена. Семья подселённых, по всей видимости, заняла весь дом часовщика. Куда перебрался Гравве, якобы, не знают. Похоже, он выселен не без их помощи.

– Дальше крыльца нас не ппустили. Разговариваем, а из комнат курантный бой. Часы на месте, а часовщика ннет.

– Худо, худо, ребятки. Опять на шаг опаздываю. Мыслил, к началу следующей седмицы кой-какой список им начертать. А самое-самое наше сегодня же хотел к часовщику переправить. Да, вот что вечером-то в пятницу приключилось. Отслужил позднюю вечерню. Часу так в девятом, подъехал автомобиль с открытым верхом. В нём дама. Не из рабочих. Не из старорежимных. Затрудняюсь сказать, какая. Сытая дама – вот. Сама осталась сидеть в авто, а солдатика бритогубого ко мне направила с запиской. Записка от большого чина из ВЧК. Я, по чести, не упомню табеля о рангах. Да, парнишка мне в руки-то депешу и не давал, зачитал вслух. По той депеше требовалось в срочном порядке, не дожидаясь ГорФО, выдать под расписку представительнице ВЧК Богородничную икону с золоченым басманным окладом и привесами, резной ковчежец и ларец золотой, филигранный, также под расписку. Народ со службы разошёлся. Помощи ждать неоткуда. И тут мы какой-никакой шум подняли. Сыновья с подателем записки, назвавшимся Копыловым, заспорили. Я к даме вышел. Копылов к ней обращался, Марианна Леопольдовна. Кто, что, фамилию не выяснил. Калина хотел шину у их мотора проколоть. Да я остановил, что же бесчинством на бесчинство отвечать.

– И стоило бы проколоть! Открытый грабёж! – горячился Подопригора. – Такого прежде не бывало.

– А что же они хотели?! – Колчин оглядывал всех недоумевающим взглядом. – Неужто вот так беззазорно, не скрываясь грабить?

– Не первый случай. По городу слышно: где ВЧК отбирает, где ростовщики скупают. А в договоре указано, запрещается церковное имущество перепродавать прихожанам. Приходу, стало быть, шиш, кукиш, а маклерам без препон. Вот как, братия.

– Всё хуже, чем предполагал, – молчавший до сих пор Евсиков-старший произнёс с удручением и на него обернулись остальные. – У меня новости не радостней. Потому и поспешил к вам.

– Ппогоди, отец. Так чем кончилось, Лексей Лексеич?

– Уехали ни с чем. Дама, Марианна Леопольдовна, кричала шибко, грозилась храму закрытием. Но почём мне знать, кто на службе ВЧК состоит, кто нет. Попадёшься мошенникам на зуб. Так что у тебя, Леонтий Петрович? Выкладывай.

– Не читали ли вы романа французского писателя Дюма?

– О мушкетёрах? Кконечно, читали. Я прочёл за одну ночь, гимназистом, ппомнишь? Ты меня потом разбудить не мог.

– Кажется, я не с того начал. Есть у меня пациент, гебефреник. Давно его наблюдаю. Да вот от обследования он всё отказывается, а на дому даёт за собой наблюдать. И с каждым разом под воздействием нашей мифологической эпохи и невероятно нервической ежедневности состояние его ухудшается. Так вот, сегодня он заявился рано-рано, в неурочное время. Начал с воровства лампочек в парадном, а закончил «варфоломеевской ночью», гугенотами и католиками. Да вы его знаете. Черпаков, бывший ветеринар.

Сырой кадушкой пахло отвратительно.

Даже примесь плесени пробивалась. Леонтий Петрович раздражался неожиданным визитом.