И произошло это так интересно. Тётя Таля заявила. Они пришли к Ольге: «У вас сын (или муж, не знаю) на фронте. Мы хотим вам помочь. Воды нет, постирать невозможно. Соберите бельё, мы отвезём в стирку».

А сами ходят, рассматривают. «А что это у вас кровь на стенах на кухне?»

«Та когда-то курицу резала».

Потом обнаружили кровь на окне. Она, наверно, через окно тащила что-то. А когда забрали вещи, там нашлось что-то той убитой женщины. Так они её и поймали.

Эдуард Николаевич

От Токсово до Ленинграда – 20—25 км. А в другую сторону через 25 км – уже финны стоят. Как-то мама говорит: «Надо тебе съездить в Ленинград». Не помню зачем. Может, подстричься.

Прихожу на вокзал, поезд уже тронулся. Я бегу по перрону возле вагона и кричу: «Дяденька, останови!»

Выходит из тамбура мужчина. Одной рукой держится за поручень, второй меня за шкирку хватает – и затащил в вагон, как котёнка.

Зоя Георгиевна

Мы грузили на платформу звенья: 2 рельсы, 9 шпал. Мы разгружали и несли их к штабелю. Снега по колено. Я держу под первые шпалы, бригадирша – за стыки. Вдруг – крик! Замерли. Бригадирша увидела, что сзади и сказала: «Держать!»

Оказалось, там канава чуть больше метра шириной. Кто-то упал и отпустил звено. Кто-то с перепугу отпустил. В итоге из 18 человек звено держали семеро.

Я ничего не поняла. Потом они спохватились, подхватили звено, положили.

Я стою. На меня смотрит пожилой железнодорожник. Подбегает, снимает свой полушубок, накрывает меня. У него слёзы бегут.

Я спрашиваю: «Что такое?» – и говорить не могу. Дышать не могу. Он меня посадил на какую-то деревяшку. Сам стоит передо мной на коленях, в снегу. Уже без полушубка. И только говорит: «Дочка, ну, дыхни! Я прошу тебя, дыхни!»

А я только открываю да закрываю рот. Открою – закрою. Потом икнула. Он говорит: «Ну, икни ещё, икни!»

Ещё раз икнула. Потом начала по чуть-чуть дышать – словно красть воздух. Слёзы у него на щеках замерзают, а он говорит: «Поглубже!»

И я задышала. Он постоял ещё немного рядом, а потом сказал: «Так, ни до чего не дотрагивайся».

Я возмущаюсь: «Как же так!? Я ведь замёрзну!»

Без работы нельзя было. Мороз. И болото на 3 километра кругом. «Я хоть немного, – говорю. – Буду палочки носить».

Он за мной потом всё время присматривал. После работы я пошла в столовую. Прихожу, а он мне говорит: «Беги скорее к начальнику транспорта».

Пришла. Начальник говорит: «В медпункт. Берёшь справку, потом в профком, берёшь путёвку – и завтра же в стационар на 2 недели».

И меня отправили в подростковый стационар, где спасали таких, как я. Уже потом мне врач объяснила, что от напряжения мышц я сдавила себе грудную клетку, и она зажала легкие. А если из лёгких кислород не поступает в мозг в течение 7—8 минут – уже покойник.

Эдуард Николаевич

На складе, где работала мама, можно было кушать всё, что угодно. Но вынести нельзя было ни грамма. Трибунал. А как это всё можно пережить, если дома ребёнок голодный!?

У мамы были резиновые сапоги. Она туда, бывало, насыплет крупы какой-то. Приходит домой, а сапог снять нельзя. Потому что за те 3 километра, которые она идёт, крупа утрамбовывалась – хоть режь это голенище!

Она застилает клеенку на кровать. Ложится, ногу кверху – и крупа потихоньку высыпается.

А ночью под этой клеёнкой мы спали. И по нам сверху крысы бегали.

Зоя Георгиевна

1943 год. Идём мы с работы. Поздно. Мне захотелось в кустики. Я забежала в лесок. А там громадные ветки – и ягоды желтые висят. Тогда я не знала, что это за ягода. Боюсь попробовать. Думаю, а вдруг что-то ядовитое? А так хочется попробовать! Взяла и съела одну ягодку. Сладкая!

Я догоняю остальных. Никому ничего не говорю. Рано утром достаю на кухне миску. И иду туда. Обобрала всю. Килограмма два, наверно, собрала. Возвращаюсь, захожу, а все глаза вытаращили: «Где ты взяла?»

Я спрашиваю: «А что это такое? Я боялась попробовать, как следует, но они сладкие».

«Так это ж малина!»

И все с чашечками подходят.

«Скажи, где?»

Я говорю: «Там нет больше!»

Всё-таки одна женщина заставила меня отвести её туда, чтобы по листьям убедиться, что это действительно малина.

Эдуард Николаевич

По дороге со школы я заходил на почту. Сидел там, делал домашнее задание. А часов в 7—8 мама возвращалась с работы, забирала меня, и мы шли домой.

От дяди мы тогда переехали в один из пустующих дачных домиков неподалёку. Однажды подходим к домику – дверь взломана. В тех краях размещался штрафной батальон. Штрафники, человек 6 – на немецком Харлее ездили по дачным домикам, подбирали, где что можно. У нас украли одеяло и ещё что-то.

Ирина Александровна

Когда мы проехали Ладожское озеро, нас посадили в вагоны – теплушки. И отправили в Киров. Все больные, измученные, много детей и стариков. Мамочка моя всем старалась помочь. Когда поезд останавливался, выбегала – кому водички принести, кому ещё что-то. Однажды она опоздала на поезд, и я уехала одна.

Мама разыскала, когда меня уже хотели в детдом отдать. Я в Кирове уже была. Сидела на вокзале в детской комнате.

Люди тогда хорошие были. Помогли маме. Начальник вокзала, где она задержалась, связался с поездом, узнал, где конечная остановка, где кого высадили. Я ведь там не одна такая была. Деток много осталось. Потому что по дороге умирали и мамы, и бабушки.

Так мамочка меня догнала, и мы остались в Кирове.

Эдуард Николаевич

Недалеко от нас, в бывшем туберкулёзном санатории, размещался штаб 23-ей армии. Там были такие люди, как командующий армией Черепанов, генерал-лейтенант Самсонов.

Мама устроилась там в ремонтно-пошивочную мастерскую. Ей дали какую-то комнатёнку, и мы там жили.

Там же жил парнишка лет пятнадцати-шестнадцати, Костя Курочкин.

«Давай, – говорит мне как-то, – поедем ко мне домой, в Парголово».

Это километров 8—10 от нас. На лыжах через горы. Туда мы как-то приползли. А что там делать? Там голодно, холодно, как и везде. Он посмотрел, на него посмотрели. И пошли обратно.

Мы пришли домой на этих лыжах где-то в час ночи. Мама, конечно, вся извелась. Но когда мы приползли, она увидела моё состояние – и даже слова не сказала. Раздела, положила спать. А наутро уже, конечно, дала прочусон и мне, и Косте.

29 августа 1945 года

Надо признаться, что я очень редко стала писать в дневник. Вот, опять 6 месяцев не писала. Как быстро летит время!

Продолжу описание нашего «путешествия» в деревню.

В Неректе я села в поезд. Еле получила билет, так как без пропусков не давали доехать до Ярославля. В общем, благополучно прибыла к маме. Она так была рада, что плакала от радости. Они сидели на полотне на вещах почти целый день, поджидали меня на палящем солнце.

Так, мы кое-как добрались до станции Лом, правда, не без приключений. Мама отстала от поезда в Ярославле. А наш поезд в Ломах не остановился, а проехал до Рыбинска. Потом она нас нашла.

В Ломах мама выменяла молока топленого и яиц. И мы могли спокойно покушать и сказать, что, наконец, мы приехали. Но это был ещё далеко не конец. Наняли мы двух лошадей, так как они были совсем бессильные, за 2 мужские рубашки.

Когда мы подъезжали к Большому Селу, нас застала страшная гроза и дождь. Мы и вещи все насквозь промокли. Приехали в Большое. Встал перед нами вопрос: где остановиться? Кто нас пустит? Мама решила попроситься к одной знакомой и даже дальней родственнице – к некой Шабарковой Н. П., чтобы ей провалиться сквозь