– Человек должен быть как утка. Таким же чистым. И чтобы никакая грязь к нему не прилипала.

Глаза у матери, большие, удивленные, – в деревне такие называли коровьими – становились тогда грустными. И вся она казалась обиженной и не очень молодой. А еще она любила петь песню про тонкую рябину, которая не может перебраться к дубу. Старательно выводила ее и даже вытирала платочком слезы. Отец в сердцах хлопал по столу кулаком, устало говорил:

– Кончай выть.

Отец был бородатый, от него всегда пахло лошадью и овчиной.

Каиров вынул из кармана портсигар.

Усмехнулся Сованков. Вспомнил, в первый раз курил с мальчишками в овраге возле старой ветряной мельницы, на которой, может, уже полвека никто не молол муку. Курили листья вишни, подсушенные на солнце. Дым не то чтобы был противным, но голова от него не кружилась, хотя мальчишки обещали это твердо. Наоборот, было ощущение пустоты и холодной слабости. А трава была зеленой. И были стрекозы, и кузнечики, и птицы, и все другое, что можно увидеть в погожий летний день.

Сованков посмотрел в окно. Вечерело. И солнце, совершенно розовое, погрузилось в море ровно наполовину. Сованкову вдруг стало страшно, словно он испугался за солнце. Возникло ощущение пустоты и холодной слабости, как тогда в овраге за старой мельницей.

Каиров сказал как-то уж очень равнодушно:

– Положите оружие.

И Сованков понял, дом оцеплен. И не только дом, но и все входы и выходы. И еще понял, жизнь и смерть полковника Каирова не принадлежат ему, Сованкову, как и сам он сейчас не принадлежит себе.

Без надежды, на всякий случай, он сказал:

– Стойте. Вы делаете последний шаг.

– Не будь дураком, Японец. На тот свет никто и никогда не опаздывал.

– Что вы мне предлагаете? – спросил Сованков и ощутил, как пересохло в горле.

– Кроме пули в лоб, может быть еще только одно предложение, – жестко и сухо сказал Каиров. – Работать на нас.

– Какой смысл?

– Это уже другой разговор. Давай пистолет, Японец. И садись на диван.

– На диван я сяду, но пистолет не отдам.

– Тогда спрячь его к черту. Не будь ребенком. Весь дом оцеплен.

Сованков спрятал руку с пистолетом в карман плаща. Боком прошел к дивану. Каиров опустился на стул. Сказал:

– Спрашиваешь про смысл. Смысл верный – сохранить себе жизнь.

– Как вы меня нашли?

– Прочитал ваше личное дело. Вы – участник русско-японской войны. И должен заметить, что кличка вам подобрана неудачно. У меня возникли некоторые подозрения. Ну а после звонка к Дорофеевой я решил установить за вами наблюдение. К тому же я знал, что диверсия для вас дело новое. Опыта вы не имеете. И ваша прозрачная хитрость была рассчитана на Татьяну. Мы не сомневались, что вы не станете ждать до завтра и возьмете взрывчатку сегодня.

– Просто.

– Верно. Мысль предельно простая. И я решил ее проверить.

– Ваши условия?

– В деталях оговорим позднее. А в общих чертах – работа под нашим руководством. Разумеется, без обмана. Если немцы вас не пристукнут, значит, будете жить… Кончится война. Законы станут менее суровыми.

– Все равно мне дадут большой срок.

– А что делать?

– Вам – я не знаю… А мне – пустить себе пулю в лоб.

– Красивая фраза.

– Фраза, может, и красивая… Только вот надоело все, опротивело… Всю жизнь, как прокаженный, от людей таился, под страхом жил.

– Когда завербовали?

– Давно. В Японии. В девятьсот пятом я в плен попал…

– Тщательно скрываемый биографический факт.

– Велели.

– Японцы?

– Немцы.

– Ладно, предадимся воспоминаниям в другом месте. А сейчас лишь скажите, кто разрешил выйти на контакт с Дорофеевой. Судя по всему, вас оберегали тщательно.

– Таков приказ центра. Когда я сообщил, что Клара не отзывается, они запретили мне пользоваться почтовым ящиком.

– Где он?

– В доме пять на улице Фрунзе.

– Продолжайте.

– Велели подыскивать человека с нефтеперегонного завода. Они давно просили это сделать. И я предложил им одного. В довоенные годы воровал он. Кличка у него была Ноздря. И шрам через лицо.

– Знаю, – ответил Каиров. – В бытность начальником милиции приходилось сталкиваться.

– Вчера они одобрили его кандидатуру и разрешили иметь дело с Дорофеевой.

– Где радиостанция?

– У меня на голубятне.

Каиров встал.

– Хватит, поговорили. Давай оружие. И пойдем.

Сованков поднялся с дивана, положил пистолет на стол.

– Больше нет?

– Обыщите, – голос безразличный.

– Пошли. – Каиров спрятал пистолет Сованкова в карман.

Глаза привыкли к полумраку. Каиров, разглядывая Сованкова, видел, что перед ним старый, усталый человек. Походка неуверенная, спина сутулая.

Они вошли в прихожую, и вдруг Каиров почувствовал острую боль в груди, головокружение. Сованков был уже на пороге. Каиров хотел остановить его. Но… Речь не повиновалась. Руки и ноги тоже. Через несколько секунд полковник Каиров сполз по стенке и упал поперек прихожей.

Дом свиданий – Япония, 1905 год

– Это странная нация, – сказал светловолосый Фриц, отхлебнув из маленькой фарфоровой чашки рисовую водку, подогретую, отвратно пахнущую. – Белый цвет, к примеру, в Японии – цвет печали и траура.

Сованков понимающе кивнул. Они сидели на циновках в просторной, но совершенно пустой комнате, перед ними стоял низенький, словно детский, столик, на котором белели три крохотные чашки и удлиненный фарфоровый сосуд с поразительным по красоте рисунком: журавль, черепаха, сосна и бамбук. Сованков уже слышал от Фрица, что рисунок этот символизирует долголетие.

– Мы кого-то ждем? – спросил Сованков.

– Герра Штокмана, – ответил Фриц.

– А женщин?

– Вы, русские, крайне нетерпеливы… – усмехнулся Фриц. – А между тем у вас есть умнейшая пословица: сделал дело – гуляй смело.

Глаза у Фрица холодные, как у черепахи, а шея тощая, точно у журавля. Он вновь поднимает чашку. Неторопливо произносит:

– Культ любви в Японии имеет древние традиции. Для гетер существует сложная табель о рангах. На вершине его – тайфу, опознавательный знак – золотой веер. Далее тэндзин – серебряный веер… Где-то в конце – хасицубонэ…

– Какой опознавательный знак?

– Он вам не потребуется. Сегодня вы разделите ложе с тэндзин. Я же, как ваш старший товарищ, с тайфу.

– А герр Штокман?

– Герр Штокман не спит с женщинами. Он работает.

– Верно сказано, Фриц, – произнес по-русски, но с акцентом лысый, низкого