– Воеводе царицынскому кланяйтесь! Поди, заскучал по нам! – покричали с берега. – Как в обрат пойдёте – милости просим!

Волга в разливе была – как море.

Апрельское солнце – и то показалось малым с ней в сравнении.

– Какой рекой володеет русский царь! – восхитился Иван. – Какую реку у Орды забрали в Русь! Не река то – а царство сама по себе! И вся руськая – сверху донизу!

Смотрели заворожённо.

Один Жучёнков, хворая, скучал:

– Что за чёртово вино у них… Так в башке и плавает, как икра лягушачья!

– …а ушица была добрая, – раздумчиво поделился Кривой.

Нимка первым, скривив безбородое своё лицо, прыснул; следом все захохотали.

По-над Волгой катился хохот их.

…Царицын высился на горной стороне. Отсыревшая на дождях крепость глядела хмуро. Круглые, рубленые башни стояли крепко. На башнях виднелись стрельцы. Под стенами паслись лошади.

У пристани было с две дюжины бус, ладей, каюков. Иные из них грузили, другие – разгружали.

Рыбаки прямо на берегу потрошили рыбу.

В котле над костром кипела смола.

За пристанью виднелись крытые соломой избы. Там же, рядом, раскинулись шатры.

– Не то калмыки тут? – смутно надеясь, спросил Нимку Иван.

– …калмык нет, одни ногаи, атаман, – сказал Нимка, глядя на шатры. – Торгуют…

С берега на них во все глаза смотрели местные посадские: в сермягах и валенках, мало кто в юфтевых сапогах, в суконных, на бараньем меху шапках. Средь них – несколько глазастых баб в понёвах.

Зубы у баб были белые, волос чернявый, сами румяные. Глядели прямо, как небитые.

Казаки вышли на берег – пригожие, пояса кожаные, синие и чёрные сафьянцы, бархатные кафтаны на золочёных застёжках, шапки соболиные, сабли булатные да со смарагдами и яхонтами, ножны в серебре, а пистолей у каждого по два…

Жучёнкова отправили в город – разведать, где приказная изба, есть ли там кто. Сами ж первым делом спросили, где тут кабак.

Местный питух вызвался проводить, хотя мог бы и перстом ткнуть: заведенье располагалось здесь же, у пристани.

– Нонче трезвый день, государи-казаки! – забегая вперёд, жаловался, часто кланяясь, питух. – Водкой не торгуют! Государев указ! Не напоят, атаманы!

…кабак стоял закрыт.

– Ты на дверь поглядеть, что ли, привёл нас? – спросил Иван, уставившись в питуха стоячим взглядом.

Посадские не расходились, глядя на казаков во все глаза. Всех снедало любопытство: те ль прибыли казаки, что до Царьграда ходят на поиски? И ежели те, неужели ж они кабак имать не в силах?

– А целовальник тутка – вона изба его! – пуще засуетился питух.

– Беги! – коротко велел Иван.

С места, где стали казаки, было слышно, как, колотя в ставни, а затем и в двери, питух голосит:

– Государевы казаки требуют тебя, Сидор! Без промедленья! Им до Астрахани ещё иттить!..

Никто не спешил ему отозваться.

Настежь раскрыв дверь, питух истошно заорал:

– Сидор, чёрт тебя дери! – и тут же скатился с крылечка, приняв от дверей в сторону, чтоб не кинули чем, как не раз, похоже, случалось.

Выглянул целовальник – спутанная русая борода, взъерошенные брови, зоркие, мелкие, к носу сведённые глаза. На питуха и не посмотрел, зато вмиг выглядел богато разодетых казаков. Пропав в избе совсем ненадолго, тут же, поправляя шапку и уминая отстающую ногу в сапог персидского сафьяну, явился. Поспешил – сутуловат, длиннорук – гостям навстречу, нарочито перейдя за дюжину шагов на трусцу.

Не здороваясь, открыл на кабаке замок, и, только распахнув двери, подмигнул мохнатой бровью, сняв шапку из чёрной лисицы:

– Милости прошу, казаченьки-атаманы…

Пропустив гостей внутрь, целовальник чуть подзадержался, глядя на выходящих из царицынских ворот приказных зеленокафтанных ярыжек.

Достав из-под стола пятисвечник, взгромоздил на прилавок.

Пока зажигал свечи, подошли ярыги.

Лишь тогда целовальник пожаловался казакам:

– …среда ныне, гостюшки! А среда – непьющая! А неведомых людей и вовсе не велят держать на питейных дворах, и… – здесь он повысил голос, завидев, как потревоживший его питух, стремясь попасть внутрь, поймал закрывавшуюся после ярыг дверь, – …и голь кабацкую – гнать прочь указ!

Не спрашивая рассевшихся казаков, чем их потчевать, целовальник бережно выставил на стол чугунок тёплой ещё каши.

Следом – большую тарелку квашеных огурцов с яблоками.

Ссыпал прямо на стол луковиц и чеснока, жалостливо продолжая:

– У нас и в питейные дни велено больше одной указной чарки не продавать! А прошлому целовальнику воевода, за то, что поил гостей, бороду драл!..

…ярыжки так и стояли при дверях.

Питух же по-прежнему торчал головой из неприкрытой двери, напуская в кисло пропахший кабак речной холод.

– …а завтра, как придёте, там и будет по чарочке вам, атаманушки, – закончил целовальник.

– Ушицы подай нам, – сказал Иван спокойно. – С жара чтоб. У нас побратимка второй день ушицы ждёт… А вот он и возвернулся.

Прошка вошёл в кабак с видом столь спесивым, что даже Нимка рот раскрыл, а Кривой спрятал усы под воротник, не желая выдать смехом товарища.

Раздвинув приказных ярыжек плечами, и ни на них, ни на целовальника не глядя, Прошка ледяным голосом повелел:

– Ведро вина виноградного, указал воевода! А ещё браги нам, бузы и пива бочку… – Прошка степенно перекрестился на деревянное распятие в углу.

На полскулы оглянулся к ярыгам:

– И ногаев с шатров сюда пригоните. По уговору с воеводою, спрос вести будем, и дела войсковые решать немедля. – Прошка вдруг повысил сталью лязгнувший голос: – Аль грамоту показать?! – и даже сунул руку за пазуху, – но крайний из ярыжек уже, пихнув помешавшего питуха, поспешил наружу.

– …а тебе, драная борода, – обернулся Прошка к целовальнику, – за лжу твою будет другой спрос, оттого, что войсковую старшину донскую пшёнкой хотел кормить… Стань!.. Куды побёг? – Прошку было не узнать; все казаки, онемев, глядели на него. – Чем потчевать старшину казацкую, мотай на ус. Рыбные звены всяких рыб волжских вперемешку, а стерлядки чтоб непременно. Гуси жареные и чяпли. Хлебы ситные и пирошки. Блинов тож, икорки, огурцов и рыжиков, груздей и редьки… – долго мерил взглядом ошалевшего целовальника, высморкался в тёмный угол кабака и закончил: – Пока так.

Взял пятисвечник и переставил на казацкий стол.

Чугунок с кашей отнёс обратно, грохнув им о прилавок.

…никакого воеводы Прошка в глаза не встречал.

Хмель явился в голову, как учёный медведь на цепи: пушистый, послушный, задорный, большой.

Прибежали с заднего хода две жёнки – помощницы целовальника: то одна, то другая выглядывали в низенькую дверцу за прилавком.

Из той же низенькой дверцы, как водяной, со взмыленной бородою и взмокшими бровями, выныривал целовальник, таская, один за другим, подносы.

…вскоре вкруг казацкого стола, как зимние мухи, закружили