Как говаривал Дэвид Мерридит, важен не материал, а подача.

ДАБИРИСЬ ДА НИВО

ПАД УГРОЗОЙ РАСПРАВЫ.

СКАРЕЕ. ИНАЧИ ГИБЕЛЬ. И.

Знаток духуллы наверняка заметил, что из букв записки нетрудно сложить название романа «Грозовой перевал» Эллис Белл.

Роковую записку сочинила сама жертва, выдав ордер на собственную казнь. Материалом послужил роман, который я дал ему почитать, — подарок от человека, укравшего то, что принадлежало убитому. Роман действительно обнаружили в его вещах: титульный лист вырван, вырезаны слова. Можно только догадываться, почему Мерридит так поступил. Одни утверждали, что из трусости, но, по-моему, это оскорбление для него. Другие намекали на обычаи Древнего Рима, где воины бросались грудью на меч. Думаю, для такого величественного жеста Мерридит слишком любил своих сыновей.

Я думаю, Дэвид Мерридит был человек удивительного мужества, понимал, что дни его сочтены, и желал избавить жену и детей от позора, который неминуемо навлек бы на них, если бы умер как пария. Возможно, были у него и другие понятные мысли: в его столе нашли документы, касающиеся Фон да помощи военным морякам, который оплачивает образование сыновьям усопших, независимо от того, служили те или вышли в отставку. (Только сыновьям, не дочерям.) Как и другие подобные проекты в ту вопиюще-добропорядочную эпоху, в случае, если моряк умер от сифилиса или покончил с собой, помощи его сыновьям не полагалось. На убийство это правило не распространялось. Убийство отца не лишало детей ничего. Убийство обеспечило бы детям Мерридита хоть какое-то наследство.

Впрочем, эти деньги наверняка забрали бы кредиторы: почти все имущество Мерридита ушло на оплату долгов, остаток потратили на адвокатов и налоги, в том числе налог на наследство. Лишь после его убийства выяснилось, что в Лондоне уже запустили процедуру банкротства, но приостановили по ходатайству его адвокатов. (После банкротства Мерридиту пришлось бы выйти из палаты лордов, заявили адвокаты. Ужасная перспектива, по мнению некоторых.) Земли поместья Кингскорт купил капитан Генри Эдгар Блейк из Талли-Кросса, разбил их на участки, выгнал последних арендаторов, непомерно повысив сумму арендной платы, и заменил фермеров и мелких земледельцев овцами. Те оказались намного прибыльнее: от людей одно беспокойство, а овцы не отстаивают свое право не умирать. Блейк сколотил гигантское состояние, которым теперь пользуются его внуки. Один из них ударился в политику.

В 1850 году я вновь побывал в Коннемаре и встретился с капитаном Локвудом. Они с женой тогда жили в деревушке Леттерфрак, неподалеку от Талли-Кросс, вместе с другими членами общества квакеров, перебравшимися туда, дабы поддержать голодающих ирландцев. Кузина его жены, некая Мэри Уилер, в 1849 году вместе с мужем, Джеймсом Эллисом из Брэдфорда, переехала в Северный Голуэй, надеясь помочь тамошним жителям. Прежде их с Коннемарой не связывало ничего, но они увидели связь там, где другие, кому следовало бы ее видеть, лишь отворачивались. Они осушили болота, проложили дороги, построили дома и школу, честно платили своим работникам и обращались с ними уважительно. Локвуд помогал местным рыбакам, чинил сети и лодки. Он был скромный человек, Иосия Локвуд из Дувра, и посмеялся бы, если бы его назвали героем. Однако же он был одним из величайших известных мне героев. Он и его братья и сестры из английской общины квакеров (он предпочитал название «Друзья») спасли сотни, если не тысячи жизней.

В последний вечер моего визита он сделал мне подарок. Я, как обычно, отнекивался, но его кротость, как обычно, оказалась сопряжена с настойчивостью. А может, он видел, что я сопротивляюсь из вежливости. Мы с ним часто обсуждали религиозные вопросы — он знал, что я не верю в Бога, я знал, что он верит истово, — и именно эти выражения он употребил в нашу последнюю встречу, стремясь, по своему обыкновению, наладить связь. — Вы еврей. Вы принадлежите к народу книги. Вот вам моя книга, — негромко сказал он. — В ней описано все случившееся. — И добавил, бросив на меня взгляд, который я никогда не забуду: — Не дайте людям забыть, что мы творили друг с другом».

Казалось, он знал, что я сделал.

Возможно, я рассчитывал отыскать в его журнале подсказку, что случилось на корабле, чтобы понять то, чего не понимал тогда. Возможно, мне виделось в этом ужасное напоминание о тридцати днях, определивших мою дальнейшую жизнь. Возможно — почему бы не признаться в этом сейчас, старику следует исповедоваться в грехах, — я надеялся, что его журнал составит костяк моей истории. Романа, который мне всегда хотелось написать, но так и не получилось.

Я взял его журнал, он до сих пор со мной, эта пугающая ведомость страданий человеческих, страницы ее пожелтели и высохли от времени, обложка из телячьей кожи в светлых пятнах морской воды. Читатель видел слова Иосии Тьюка Локвуда, который скончался в Дувре от голодного тифа через год и два месяца после нашей последней встречи. Достоинство его слов в том, что они написаны непосредственно во время событий, тогда как мои собственные воспоминания, хоть и представляются мне яркими, неизбежно вызывают сомнение, поскольку написаны много лет спустя. Так и должно быть. Я старался не искажать события, но, несомненно, это не всегда удавалось.

Хотелось бы верить, что записки мои объективны, но, разумеется, это не так и никогда не было так.

Я там был. Я непосредственно участвовал в событиях. Я кое-кого знал. Одну любил, другого презирал. Я не ошибся в слове: я действительно презирал его. Так легко презирать, если в деле замешана любовь. К третьим я попросту был равнодушен, и это равнодушие — тоже часть повествования. Разумеется, я выбирал, какие слова капитана обрамят рассказ и поведают историю. Другой автор выбрал бы другие. Важен не материал, а подача.

Из обнаруженных бумаг, из найденных документов, из расследований, воспоминаний, интервью, из справок, наведенных о других пассажирах, плывших на том корабле, из вопросов, которые я задавал во время неоднократных визитов на те скалы, что на картах зовутся «Британские острова», выяснилось кое-что еще, что смело можно отнести в разряд фактов. Ради любопытных перечислю:

Жил-был уроженец Голуэя по имени Пайес Малви и другой, по имени Томас Дэвид Мерридит. Они уплыли в Америку в поисках новых начинаний. Первому велели убить второго, которого