Расколотая корона
Джин Плейди
Глава I
ВЕСТЬ ОБ УБИЙСТВЕ
Шел первый день 1171 года, и в замке Аржантан праздновали проводы старого года и встречу нового. Король пребывал в добром расположении духа, с удовольствием предвкушая возвращение в Англию и встречу со своей любовницей Розамундой Клиффорд. С тех пор как о ее существовании узнала его жена, королева Алиенора, в тайне больше не было нужды. Не то чтобы он, король Англии, герцог Нормандии и прочая, и прочая, боялся своей жены, хотя она умела внушать страх. Он опасался лишь, что Алиенора отомстит Розамунде прежде, чем он успеет этому помешать. Алиенора должна была усвоить, что хозяин здесь он, но за девятнадцать лет их брака она так и не пришла к этому выводу.
И все же он полагал, что их союз нельзя было назвать совсем уж неудачным. Она подарила ему четырех сыновей и двух дочерей — хороший итог, — и не только: ее богатые земли, Аквитания, которые она принесла в приданое, расширили его владения и сделали короля Англии самым могущественным человеком в Европе.
Ему было чем гордиться. Он вернул Англии правосудие, утраченное в правление слабого Стефана; он сумел удержать свои заморские владения; он хитроумно устроил браки своих детей — всех, кроме шестилетней Иоанны и пятилетнего Иоанна, — с величайшей для себя выгодой. Его боялись и уважали по всему королевству — да и за его пределами.
И хотя в этот новогодний день он был настроен благодушно, все знали, что его пресловутый гнев мог вспыхнуть в любую минуту. Тогда его розоватая кожа наливалась багрянцем, глаза свирепели, ноздри раздувались, и он становился похож на льва, с которым его так часто сравнивали. Он никогда не умел сдерживать свой нрав, да и не видел в этом нужды. Если он гневался, то хотел, чтобы все об этом знали. Приступы его ярости были ужасны. В такие минуты он полностью терял над собой власть и срывал зло на любом подвернувшемся под руку неодушевленном предмете, нередко калеча и самого себя. Случалось, он катался по полу и грыз камыш, которым были устланы полы.
Алиенора как-то сказала: «Однажды в припадке ярости вы себе навредите».
Он помнил блеск в ее глазах и крикнул в ответ:
— И вы, полагаю, не слишком огорчитесь, миледи?
Она не стала отрицать. Она всегда была дерзкой, никогда не выказывала страха и постоянно напоминала ему, что он, может, и король Англии, но она — герцогиня Аквитанская.
Он сомневался, что ее опечалит его смерть. Скорее всего, это событие ее даже обрадует. Ведь трон унаследует их сын. Генрих Молодой, уже коронованный, красавец, обладавший немыслимым обаянием, он одним лишь своим видом располагал к себе людей. Короновать сына при жизни отца было неразумно. Бекет был против.
— Ах, милорд архиепископ, — пробормотал Генрих, — уж не потому ли, что не вам выпало проводить обряд?
Генрих Молодой уже выходил из отрочества. Ему исполнилось шестнадцать. В таком возрасте мальчики становятся честолюбивы. Король признался себе, что порой испытывает беспокойство и спрашивает себя, не поступил ли он опрометчиво в прошлом году, позволив короновать сына.
Что ж, дело сделано; и если ему, королю, суждено умереть в ближайшие недели — что весьма вероятно, ведь он постоянно вел свои армии против какого-нибудь мятежника, решившего воспользоваться его многочисленными заботами, — то у Англии будет бесспорный, уже коронованный и носящий титул правитель.
В такой день он не позволит подобным мыслям тревожить себя. Он будет думать о доме, о Розамунде и двух их мальчиках, о семейном покое, который он обретал лишь с нею одной. Он был рад, что в тот день Алиенора прошла сквозь лабиринт деревьев и обнаружила беседку, где он прятал Розамунду. Он устал от Алиеноры. То, что она уехала в Аквитанию, было ему только на руку; он надеялся, что она там и останется; он больше не желал ее. Она была почти на двенадцать лет старше, и нужды рожать от нее новых детей не было, ведь у них и так было шестеро, да и сама она уже вышла из детородного возраста. Как хорошо было избавиться от ее язвительного языка, который она теперь и не пыталась сдерживать, имея в лице Розамунды причину его ненавидеть. Будто она, такая искушенная женщина, могла ждать от него верности! Но дело было не совсем в этом. Подобно многим женщинам ее круга, она смирилась бы со случайной интрижкой. Ее уязвляло то, что он способен по-настоящему любить другую, как любил Розамунду, и позволять ей рожать от него детей; что та стала для него утешением и опорой, женой, какой не смогла стать сама королева. Это и пробудило в ней яд, заставив искать самый действенный способ ему отомстить.
Пусть попробует.
Розамунда была совсем другой. Он погрузился в воспоминания о том, как впервые увидел ее в замке ее отца в Шропшире, где остановился во время похода в Уэльс. Она была невинной юной девой; он возжелал ее, и никто не посмел ему отказать — ни сэр Уолтер де Клиффорд, ее отец, ни сама прекрасная Розамунда. И с тех пор… она стала ему женой. Милое, покорное создание, никогда не жалующееся на его неверность, не ищущее выгод для себя, всегда готовое утешить, когда он в этом нуждался.
С Розамундой ему повезло, и теперь, когда Алиенора была далеко, он мог без опаски привезти ее ко двору. Он надеялся, что жена никогда не вернется в Англию.
Крик снизу вырвал его из приятной задумчивости.
— Что там? — крикнул он.
К нему спешил один из придворных.
— Милорд, к замку приближаются всадники.
Он подскочил к окну. Всадники. Точно. И скачут из Англии. Беда! Это могло означать только беду. Кто теперь восстал против него? Что ж, это лишь ускорит его возвращение, и тем скорее он окажется рядом с Розамундой.
Когда они вошли, он уже был в зале. Они бросились к его ногам, и он нетерпеливо вскричал:
— Что за вести? Что за вести?
— Архиепископ Кентерберийский мертв, милорд.
— Мертв!
— Убит, милорд. В собственном соборе.
— О Боже, нет. Не может быть. Кто это сделал?
— Четверо ваших рыцарей, милорд. Реджинальд Фиц-Урс, Уильям де Трейси, Хью де Морвиль и Ричард ле Бретон.
— Мои рыцари, — выговорил он.
Гонцы понурили головы.
—
