Над огнём я коптил рыбу. Когда мне нужны были мелкие камешки, я пережигал большие камни на огне и затем дробил их.

Огнём я прокладывал дороги в лесу в непроходимых чащах и тесно сплетшихся кустарниках.

Я часто готовил своё жаркое на плоских, совершенно чистых, раскалённых огнём камнях.

Но надо быть в высшей степени осторожным при обращении с огнём в лесу.

Мне кажется непростительной небрежность тех господ, которые разводят в лесах костры без всякой предосторожности, губя таким образом всем нужный ценный лес. Если бы эти преступники хоть на минуту задумались о том, сколько пользы приносит дерево, они не были бы так опрометчивы.

Дерево, как и огонь, великое благо для человека. Впрочем, огонь, при малейшей оплошности или злонамеренной небрежности легко может превратиться из благословения в проклятие. Огонь — хороший слуга, но очень дурной властелин.

Размышляя теперь о времени, которое я провёл в лесу, я думаю, что мог бы просуществовать эти два месяца и без огня. Но в таком случае по истечении срока от меня остались бы кожа да кости.

За всё время моей жизни в лесах я развёл всего-навсего 6 или 7 костров. Я окружал костёр земляной насыпью и сутками поддерживал его. Один из моих костров служил мне целых десять дней; уходя, я засыпал его пеплом и землёй. Иногда я уходил на целые сутки и, возвращаясь, всегда находил несколько тлеющих углей, с помощью которых я без труда разводил новый костёр.

Конец первой недели я провёл у Потерянного Пруда и у Большого Спенсера. После моей неудачи с ланью я не возобновлял попытки обзавестись кожей, но был занят многими другими делами.

Мои травяные наголенники оказались не очень прочными. Надо было придумать что-нибудь получше. Надрезав острым камнем ствол кедра, я содрал с него целые полосы коры дерева. Иные из этих полос достигали двадцати футов в длину.

Вернувшись домой, я занялся отделением нижнего слоя коры от верхнего. Нижнюю кору я разорвал на тонкие ремешки.

В детстве мать научила меня плести корзины: это знание пригодилось мне теперь. Я сплёл себе пару голенищ из ремешков коры шириной в дюйм. Эти, если их так можно назвать, сапоги совершенно заменяли мне штаны и прикреплялись к поясу, сделанному из того же материала.

Это была хорошая защита для моих ног в сухую погоду. Промокнув, она рвалась и быстро изнашивалась.

Уверившись в себе, я сплёл из широких плотных полос коры сумку, достаточно вместительную для моего зажигательного прибора и других предметов первой необходимости.

В то же время я не забывал своего искусства и дневника. У меня был большой запас берёзовой коры. Очинив кусочек древесного угля, я записывал на этой коре события дня — вечером при свете пылавшего костра.

Как-то ранним утром я посетил берег Потерянного Пруда, где я видел старую лань на следующий день моей жизни в лесах. Там я нарисовал свой первый рисунок углём на березовой коре. Я сделал много таких рисунков за время моего непосредственного общения с природой.

В ту же ночь, расположившись в одном из своих шалашей, у Большого Спенсера, я позволил себе некоторую роскошь — курение — в первый и последний раз за всё время моей лесной жизни.

Из любопытства я свернул себе пару сигареток из коры и листьев; как это ни странно, я не почувствовал ни малейшей разницы между ними и теми папиросами, которые я курил в городах. Я выкурил их без особой на то потребности, просто из любопытства. На чистом воздухе среди вольных просторов мне вовсе не хотелось курить. Там я окончательно убедился, что курение — просто, скорее, вредная привычка, чем необходимость.

До курения ли мне было, когда я бегал по лесу под дождём в первые дни и ночи?

В лесах я отказался от всяких прихотей. Я просто забыл о них, войдя под навес зелёных ветвей.

Способность отказаться от излишеств и прихотей доставила мне немалое удовлетворение, и в результате я почувствовал себя гораздо здоровее и сильнее.

Я ушёл в леса, чтобы испытать, может ли современный человек бороться за своё существование вне зависимости от благ цивилизации и без помощи ближних. Я был очень обрадован и вознаграждён тем, что он это может.

На следующее утро я направился по естественным тропам, проложенным дикими животными, к Медвежьей Горе. По пути я встретил лань, с которой немного поболтал. Она ничуть не испугалась меня, хотя нас разделяло очень небольшое расстояние. Я старался обращать на неё поменьше внимания. Когда я останавливался, останавливалась и она. Стоило мне двинуться вперёд, и она медленно, трогалась с места. Так мы шли вместе довольно долго.

Наконец я пришёл к южному склону Медвежьей Горы; здесь оказался источник. Немного выше на скате было идеальное место для лагеря. Я немедленно решил построить себе здесь первоклассное жилище. Место это находилось в четырех милях от моего первого шалаша у Потерянного Пруда. Другое моё жилище — грубый примитивный шалаш — находилось у Большого Спенсера.

Здесь, у Медвежьей Горы, мне пришла в голову мысль, которая могла избавить меня на ночь от многих лишних хлопот. До сих пор, в холодные ночи, я должен был то и дело вставать поддерживать костёр.

Здесь я поместил костёр ниже покатой плоскости, на которую положил ряд дров. Как только нижнее полено этого ряда сгорало, в костёр падало следующее за ним полено.

К моей великой радости это изобретение оказалось вполне практичным. Только раз ночью, когда я, вероятно, сложил дрова недостаточно аккуратно, весь ряд разом скатился в костёр. Но в общем моё приспособление исправно выполняло своё назначение.

Прошла неделя с тех пор, как я поселился в лесу. Я чувствовал себя прекрасно и устроился довольно удобно, хотя всё ещё не имел одежды.

Недоставало мне только людей и звуков человеческого голоса. Впрочем, в первое же воскресенье судьба послала мне своеобразное общество.

Глава IV. Спасение молодого оленя

Воскресенья в лесу ничем не отличаются от будней.

В первое воскресенье, которое я встретил в лесу, я ввёл у себя одно новшество. Вместо обычной зарубки, на моей палке-календаре, я выцарапал на ней крест в виде римской десятки. Этот крест обозначал собой воскресенье