Царевич восхищенно проговорил на родном наречии:

– Не ожидал, что здесь, в Карфагене, кто-то еще говорит на языке степей.

Однако смущенный эллин, перейдя на греческий, тут же произнес:

– К сожалению, я пока выучил только приветствие, царевич. Здесь я нечасто встречаю твоих сородичей.

Массинисса махнул рукой и ответил на греческом:

– Ничего, пока мы будем общаться на твоем языке и пуническом, а когда я научу тебя нумидийскому, перейдем на мой.

– Ты и вправду мудрый, царевич, как о тебе говорил уважаемый Феаг, – чуть поклонился в сторону пунийца грек.

Массинисса понял, что новый учитель хочет поблагодарить коллегу за оказанную помощь в поиске работы.

– Когда мы приступим к учебе, надеюсь, ты и в этом убедишься, – сказал царевич.

…Новый учитель оказался не чета прежнему. Кроме того, что грек и знал больше его, он еще всегда был в курсе последних новостей Карфагена и не только. Теперь занятия проходили не нудно, а настолько интересно, что даже, казалось, безразличный ко всему Оксинта во время уроков устраивался поближе и прислушивался к тому, что говорилось.

Эвристий по достоинству оценил кулинарное мастерство Сотеры и каждый раз нахваливал ее, вызывая смущение девушки. Однако, поняв, что к ней неравнодушен его царственный ученик, вел себя с нею скромно, в отличие от Феага, продолжавшего доставать кухарку своим вниманием. Массинисса оценил деликатность Эвристия.

Затем он, к удовольствию царевича, нашел способ избавиться от Феага, предложив тому ученика в богатом пуническом доме. Грека-учителя там видеть не хотели, настаивали на карфагенском преподавателе. Родители готовы были даже платить больше сородичу, чем чужеземцу. Феаг, узнав о сумме, тут же распрощался с Массиниссой, и больше его не видели.

А окончательно эллин стал приятелем нумидийцев, когда однажды, придя рано утром и застав их обоих за утренним упражнением в метании дротиков, он присоединился к ним. Причем грек поражал мишени не хуже их.

Когда Массинисса поинтересовался, откуда у него такие навыки, учитель ответил:

– Я когда-то был наемным воином, и это было моим ремеслом. Мне довелось участвовать в войне Карфагена с Римом, был ранен. Теперь зарабатываю себе на хлеб преподаванием.

– Пока ты учишь меня, о хлебе можешь не беспокоиться, – покровительственно похлопал грека по плечу царевич. Ему нравилось чувствовать себя взрослым, несмотря на то, что по нумидийским традициям он еще не был совершеннолетним.

Узнав как-то из разговора об этой его особенности, грек пообещал Массиниссе после Дня взросления сводить его в греческий квартал, в таверну, где собирались его бывшие сослуживцы, и познакомить с наемниками. Царевич не мог нарадоваться на своего нового учителя.

Недоволен он им был лишь однажды, когда попросил рассказать об отношениях мужчин и женщин. Находившийся рядом Оксинта тут же отрицательно замахал головой, и смутившийся Эвристий пообещал царевичу просветить его после совершеннолетия.

– Но до этого дня осталась всего одна неделя! – вскричал тогда Массинисса, разгневанный его отказом. – Какая разница: сегодня я это узнаю или чуть позже?!

– Не гневи богов, царевич, – нахмурился Оксинта, но грек прервал его жестом.

– Погоди, я объясню. Массинисса, пойми! Законы твоего народа создавались для того, чтобы их соблюдать, чтобы все жили как цивилизованные люди, а не как дикари. Дело в том, что со слов «Какая разница?» начинаются многие преступления. «Какая разница, что это его вещь, а не моя?» – рассуждают воры. «Какая разница: умрет он сейчас или в старости?» – оправдывают себя убийцы. «Какая разница: завоюем их мы или это сделают другие?» – объясняют захват менее сильных народов те, кто превосходит их в могуществе.

– Достаточно, – перебил его царевич. И недовольно пробурчал: – Я все понял, учитель. Подожду.

Тем не менее кое-какие ответы он получил уже через пару дней, когда проснулся среди ночи от непонятного шума за дверью. Массинисса взял в руки кинжал и, подкравшись к двери, еще раз прислушался. Он различил громкое мужское сопение и звонкие женские вскрики.

«Кого-то бьют?» – подумал царевич. Но потом предположил, что на драку этот ночной шум не похож, и, скорее всего, он неслучаен. Особенно учитывая, что сопящий явно был Оксинта.

Тогда Массинисса приоткрыл дверь, и при тусклом свете маленькой масляной лампы его взору представилось не виданное им ранее зрелище: на ложе Оксинты располагалась на четвереньках обнаженная Юба, а голый телохранитель, придерживая ее бедра, энергично толкал их своими.

«Вот это оно и есть!» – понял царевич, вспомнив разговор об отношениях мужчины и женщины и чувствуя, как сильнее забилось его сердце. Он незаметно продолжил наблюдение до момента, пока уставшие любовники не рухнули на ложе и со смехом не зарылись в покрывало. Массинисса отправился спать, но из-за увиденного проворочался без сна до рассвета.

Наутро Оксинта вел себя как ни в чем не бывало, но Юба, поглядывая на царевича, еле сдерживала смущенную усмешку. И Массинисса понял, что он увидел нарочно устроенную для него сцену.

Теперь, когда к нему заходила Сотера, царевич подолгу засматривался на ее фигуру и представлял себя с обнаженной нумидийкой. Его взгляд при этом становился таким жгучим, что молодая женщина, перехватывая его, краснела, отводила глаза и старалась быстрее уйти.

Массинисса с нетерпением ждал заветного дня. Ему казалось, что его жизнь после этого изменится коренным образом.

* * *

Впрочем, до Дня взросления произошло еще одно событие, которое со временем весьма серьезно повлияло на жизнь Массиниссы.

На рынке в карфагенском порту было многолюдно и шумно, так же как и на главном торжище города – Центральном. Только, в отличие от последнего, Портовый рынок преимущественно предоставлял покупателям богатый выбор даров моря и зарубежных диковинок. Вообще-то он считался даже более разнообразным по ассортименту, чем Центральный, но тот привлекал покупателей дешевой и ходовой сельской продукцией, необходимой для ежедневного использования. В Карфагене уже сложилось так: на один рынок чаще шли за едой, на другой – за одеждой, украшениями и рабами.

Массинисса и Оксинта любили прохаживаться по торговым рядам, прицениваться к необычным товарам. Иногда царевич покупал какие-то безделушки, сладости или необычные фрукты, другой раз подолгу засматривался на распродаваемых невольниц. Продукты парни обычно не брали, так как давали деньги Юбе или Сотере, которые закупали все съестное в центре.

Интересовался царевич и кораблями – торговыми и военными. Жаль только, что если купеческие суда можно было разглядеть досконально, то боевые – триремы с тремя рядами весел и квинкиремы с пятью – получалось увидеть, только когда они быстро входили в круглый военный порт или выходили из него. Этот стратегический объект располагался за высокой каменной оградой и тщательно охранялся.

В тот памятный день царевич