Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 74
бездарный, и дурной человек». Другой октябрист Н. В. Савич считал, что «Львов вообще не был человеком борьбы», добавляя, что «на борьбу с левыми ни он, ни поддерживавшие его кадеты абсолютно не были способны». В общем, люди, близкие к Львову по партийной ориентации, были не самого высокого мнения о нем, как о политике. Как ни странно, во времена премьерства С. Ю. Витте кандидатура Г. Е. Львова всерьез предлагалась либералами на пост министра земледелия, а в период П. А. Столыпина – на пост министра внутренних дел. При этом сам Львов был уже тогда не самого высокого мнения о деловых качествах кадетов.
Пост военного министра занял 55-летний А. И. Гучков – председатель Военно-промышленного комитета. В прошлом этот труднопредсказуемый человек то надеялся на Николая II и П. А. Столыпина, то «ссорился» с ними. На ключевой должности министра иностранных дел оказался 58-летний П. Н. Милюков, лидер кадетской партии, разобравшей почти все оставшиеся портфели. В общем, это были зрелые, известные еще по 1905 году либералы, однако, по понятиям новой революции, слишком возрастные. Сомнительно, что по своему психическому складу они эмоционально соответствовали перенасыщенной атмосфере 1917 года. В этом смысле заметное исключение составлял единственный социалист – 37-летний А. Ф. Керенский, запрыгнувший в министерское кресло вопреки принципиальным установкам его товарищей по эсеровской партии о неучастии в «буржуазной» власти. Принцип устарел: на местах социалисты работали в «буржуазных» самоуправлениях и многочисленных «буржуазных» общественных организациях.
В Петрограде в новую городскую думу вошли 57 социалистов-революционеров, 40 социал-демократов-меньшевиков, 37 большевиков, 11 трудовиков, 6 народных социалистов, 5 представителей плехановского «Единства» и 47 членов Партии народной свободы (кадетов). В Москве председателем городской думы был избран О. С. Минор, городским головой – В. В. Руднев, оба эсеры. Скоро некогда террористическая партия стала модной, в нее спешили записаться многие обыватели – появился даже термин «мартовские эсеры». Лидеры «самой революционной» партии не замечали, что их воинство тонуло в обывательском болоте.
Большевики были пока незаметны. Кадеты утверждали, что сыграло свою роль разоблачение работавшего на охранку сотрудника «Правды» М. Е. Черномазова. Вряд ли это соответствовало действительности. К тому же меньшевики и Петроградский Совет взяли «Правду» под защиту от «травли буржуазной печати». О большевиках массы начали узнавать не столько через их агитаторов, сколько через критику со стороны их противников – она возбуждала естественное любопытство.
Оказалось, что самоорганизационные потенции российского общества весьма велики, но при этом корпоративно эгоистичны. Гражданское чувство не было развито, тем сильнее проявляло себя ощущение сословной и профессиональной общности. Собирались священники и старообрядцы, артисты и художники, еврейские общества и сионисты, всевозможные общества научного характера. Устраивались даже детские митинги. Все добивались «классовых» выгод для себя – о «революционном Отечестве» вспоминали лишь записные ораторы. В Одессе 10 апреля состоялся митинг дезертиров, на котором после речей представителей местного Совета постановлено было избрать особый комитет для заведывания делами беглецов с фронта, прощенных революционно-патриотической общественностью.
Новые организации стали расти как грибы, старые общества стали переорганизовываться. Так, Общество 1914 года образовало в столице «Первый надпартийный республиканский клуб», объявивший, помимо задач «противодействия германскому капиталу», о необходимости защиты «жизненных интересов России» и одновременно борьбы против «аннексионистских стремлений тех или других кругов общества и правительства». Возник «союз юнкеров-социалистов», в котором состоял будущий убийца главы Петроградской ЧК М. С. Урицкого поэт Л. И. Каннегисер, восторгавшийся тогда Петроградским Советом[30]. Во всем этом было мало политики – было много наивной радости по поводу «новизны».
Повсюду проходили конгрессы партий, союзов, сообществ, организаций. Самоорганизационная пестрота соответствовала уровню социальной разобщенности. Стали намечаться или зародились Республиканский клуб офицеров; Бюро помощи освобожденным политическим (ранее свыше пятнадцати лет существовавшее нелегально); Совет студенческих депутатов; Союз деятелей высшей школы; Всероссийский крестьянский союз; Союз союзов; Крестьянский республиканский союз; Родительский союз; Еврейское демократическое собрание; Общество политического просвещения; Народный университет; Лига аграрных реформ; Польский военный союз; Республиканская демократическая партия и т. п.
Свободе группового самоопределения сопутствовал гнилостный душок. Так, в столице выявился странный феномен: старые интеллигентские общественные организации, вроде клубов просветительского характера, вдруг превращались в притоны, где процветали азартные игры. При этом владельцы подобных заведений упорно сопротивлялись попыткам властей прикрыть их. Среди них были общества, названия которых говорят сами за себя: «Собрание интеллигентных тружеников», «Кружок любителей музыки и пения», «Петроградский литературный кружок» и др. Характерно, что «Собрание интеллигентных тружеников» уже закрывалось десять лет назад, но после революции открылось явочным порядком. А созданное в январе 1916 года общество «Вешние воды», известное в свое время литературно-художественными вечерами, превратилось в игорный дом. Летом азартным играм стали предаваться открыто, иной раз в местах отдыха горожан. В сущности, игроки также составляли определенного пошиба «общество». В известном смысле в обстановке тогдашней неопределенности многие поневоле ощущали себя игроками.
Появилось громадное количество карликовых профсоюзов (около 2 тыс.) – их образовывал каждый заводской цех. Здесь сказалось не только ощущение ремесленно-артельной общности, но и земляческий фактор. При этом нарастала психология корпоративного эгоизма, воплощением которого становились фабрично-заводские комитеты. Один из первых историков революции описывал это так:
Все, кто как умел, хотел и мог, все заговорили и записали, все стали непрестанно собираться, все стали организовываться в кружки, общества, союзы, партии, коалиции… Лихорадка, горячка, вакханалия слово– и мыслеизлияния охватили русские народные массы. То, что подневольно скрывалось за стиснутыми зубами в течение десятилетий; то, что жило в глубине души каждого, не смея показываться на свет и стать всеобщим достоянием; то, что составляло в одно и то же время и величайшую думу, кручину и горе, и величайший помысел и надежду всякого русского человека, – то всплыло разом на всех устах и полилось широчайшей волной русского народного слова. Не было конца митингам и собраниям и по деревням, селам и местечкам, и по городкам, городам и столицам… [31]
Новую власть предстояло слепить из организационного хаоса, который управлялся вихрем «справедливых» человеческих эмоций. На каких основаниях это можно было сделать? На основе объединяющей веры? Ее не было, более того, исчезла духовная составляющая империи. Временное правительство оказалось сугубо светским; к числу искренне верующих можно отнести разве что «внепартийного» Г. Е. Львова. Выдвижение его на высший пост было заведомо неудачным: он привык действовать в совершенно иных условиях, к тому же был подвержен фаталистическим настроениям. Прежнего авторитета не могло хватить надолго, данная фигура могла быть только переходной.
А. И. Гучков был выходцем из среды предпринимателей-старообрядцев (о чем никак нельзя было догадаться по его поведению). Он казался яркой фигурой, хотя далеко не всем. «Гучков „орлом“
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 74
