Советский Союз не был для Мао хорошим примером. Он предвидел его крах, и это пугало председателя. Открывая для себя марксизм, Мао имел в виду не классовую борьбу в городах, а крестьянскую войну, которая должна была разгореться в сельской местности. В юности он зачитывался захватывающими романами о повстанцах эпохи Троецарствия (220–280 годы н. э.), написанными двадцатью тремя веками ранее, которые привели его к участию в крестьянских восстаниях в Хунани, когда он был еще мальчишкой. Его политическое мышление не было заинтересовано в интернационалистском проекте, но было всецело посвящено «китайскому делу». Те, кто сравнивают Мао с европейскими коммунистическими лидерами, глубоко ошибаются. Его целью был Китай, а для решения столь древних, но столь новых для марксизма проблем требовалась постоянно развивающаяся революционная стратегия, идея, которая принадлежала только ему: утопия.

Стремление к созданию нового человека подтолкнуло Мао Цзэдуна к разработке собственной доктрины, которая, рано или поздно, обречена была на конфликт со всеми. Эту доктрину с лингвистической неопределенностью окрестили «марксизмом-ленинизмом-маоизмом». Для коммунистической партии, придуманной, структурированной, разработанной, исправленной, вычищенной, переосмысленной, прекращенной, отпущенной, разбомбленной Мао, достаточно последнего тяжеловесного неологизма: «маоцзэдуновское мышление». В нем кроется все, а зачастую и противоположность всему.

Чтобы понять Китай, следует начать именно с этого. Мао был слишком эксцентричным, слишком неординарным, чтобы быть принятым своими соратниками. Поэтому он не доверял никому, кроме Чжоу Эньлая, который был ему полностью предан. Кроме него, Мао ни для кого не делал исключений, у его личной диктатуры не было соучастников, только подчиненные жертвы. Кто мог ему противостоять? Мао пережил бурные времена «своей» партии как бог-мститель за «идеологическую чистоту» – свою собственную. Он оставил после себя неоднозначное и не до конца осмысленное наследие, которое до сих пор вызывает споры как в Китае, так и за его пределами.

Чтобы понять отношение китайцев к Мао, исторической фигуре, которая все больше отдаляется во времени, но ни в коем случае не предается забвению, необходимо осознать общее отношение народа и нынешних поколений к его мифу.

Мао остался как шрам или татуировка в душе народа, стремящегося к одной цели – миру и процветанию.

Для достижения этой цели китайцы заплатили очень высокую цену. По меньшей мере три поколения пережили невыразимые страдания. Большинство убеждено, что этой цели удалось достичь благодаря Мао Цзэдуну. Это был тяжелый, болезненный, но столь же необходимый шаг к возможной утопии, к поиску пути, который откроет новые горизонты.

Новый год с вдовой последнего императора

Улица Шичахай-Хоухай (улица Десяти буддийских храмов и Заднего моря[249]) в Пекине – серая и не совсем приметная, но обладающая сдержанным очарованием уцелевшего старого тартарского квартала. С годами акации так разрослись, что летом закрывают перспективу, поэтому улица видна лишь фрагментами. Это словно вырезка из прошлого, почти результат заклинания, напоминающая о старой пыльной столице Поднебесной империи с ее уличной торговлей и зазывными криками торговцев.

Внезапно сквозь окружающую серость прорываются большие красные лаковые ворота, которые выделяются, как закатное солнце в пасмурный день. Сразу становится ясно, что они ведут в таинственное место. Как только вы входите внутрь, перед изумленным взором предстает миниатюрный дворец: причудливые сады чередуются с затейливыми павильонами с изогнутыми крышами.

Когда-то это была резиденция принца Чуна, любимого сына императора Даогуана, отца несчастного императора Гуансюя[250] и деда Пу И, последнего правителя, взошедшего на Драконий трон и родившегося в этих стенах 7 февраля 1906 года. От того времени и событий не осталось и следа. Сегодня сказочный княжеский особняк разделен. В одной его половине разместилось Министерство здравоохранения, в другой – Фонд Сун Чинлин в честь женщины, прожившей здесь тридцать лет и являвшейся вдовой Сунь Ятсена, революционера, который в 1911 году сверг маньчжурскую династию и основал Республику.

Чистая случайность? Вряд ли, зная о любви китайцев к аллюзиям. Однако эта настолько изысканна, что не может остаться незамеченной: поместить рядом Министерство здравоохранения коммунистического правительства и память о первой леди республиканского Китая в месте, где родился Последний Император, было, откровенно говоря, жестом высшего цинизма.

Судьба привела меня в эти «священные» покои именно 7 февраля 1989 года, на восемьдесят третий год после рождения Пу И, не для празднования его дня рождения, а для интервью с госпожой Ву Келианг, секретарем-распорядителем фонда, который заботится о китайских детях. Менее удачной оказалась встреча с Ли Шусянь, вдовой Пу И, в ее скромной квартире во второй половине того же дня. Но то, что это произошло именно 7 февраля, придало моему визиту особый, почти ритуальный смысл.

В тот день идея написать обновленную биографию последнего императора Китая даже не приходила мне в голову. Она созрела позже, во время расшифровки длинного интервью с Ли Шусянь. Только тогда я осознал, что в автобиографии, последующих биографиях и, особенно, в фильме Бернардо Бертолуччи «Последний император» отсутствует важнейшая деталь – Пу И как «гражданин».

Моя первая задумка была создать подробный и ясный диалог между мной и Вдовой, чтобы рассказать о последних годах жизни бывшего императора из первых уст. Ведь до сих пор не существовало исчерпывающего исследования периода с момента его освобождения из заключения до кончины, с 1959 по 1967 год. Кто, если не она, могла бы помочь мне в этом деле? Однако еще более сложной оказалась задача найти Ли Шусянь, которая уже более двух десятков лет проживала скромную жизнь пенсионерки, с недоверием относясь к чужим добрым намерениям. Я давно поручил своему верному другу Лу Синю, виртуозному «сыщику», выяснить, где она обитает. С самого начала эта задача казалась практически невыполнимой.

Невозможно представить себе, что такое осень в Пекине. Золото деревьев – яркое, безоговорочное. В это время года, чтобы прогуляться, пекинцы с оттенком неизлечимой поэзии говорят «пойдемте полюбуемся листвой». Листья столетних деревьев гинкго плотные, сочно-желтые.

Возвращался я туда в один из тех поражающих воображение полудней, когда небо казалось особенно высоким: это был последний день умирающего октября, окутанный теплом, наполненным ароматом спелых фруктов, возвращался из одинокой поездки по Северной Корее, и Лу Синь, встретивший меня в аэропорту, был крайне удивлен. Он продолжал смотреть на меня своими лукавыми глазами, предвкушая нечто интригующее.

– Что скажешь, если я сведу тебя с вдовой последнего императора?

Он больше