Две недели сборов подходили к концу, когда настоящий вой подняли воеводы, вдруг осознавшие, что остаются и без князя, и с вечем неуправляемых ратников.

— Они попытаются захватить и разграбить Хемод, — пугались одни.

— Снова начнётся игра в кости и пойдёт резня всех со всеми, — утверждали другие.

— Разделят между собой войсковую казну и всю её промотают, — ныли третьи.

— Что будет с женщинами? Ведь могут не пожалеть и твоих трёх жён с Альдариком, — кликушествовали четвёртые.

Свои опасения возникли и у союзников.

— Мы, если что, подадимся в Хемод, — говорили тервиги и толмачи-иудеи.

— Мы, скорее всего, построим себе новое городище, — объявили ромеи.

— А мы уйдём в Ирбень, — предупреждали луры и хазары.

Милида и Евла были в отчаянье — младенцы не давали им отправиться с князем. Лидия понимала, что зимний поход не для неё, но тоже показывала Дарнику миску, в которой она вскроет в горячей воде себе вены, если что пойдёт не так.

Однако Дарник уже закусил удила. После самого бескровного и добычливого похода он наконец чувствовал себя взявшимся за настоящее ратное дело. Расчёт его был прост: двинуться по левому берегу Яика до самых Рипейских гор, найти железо и самоцветы — источник хемодского богатства — и основать новую столицу. Одни тамошние железные рудники и дубовые леса стоили десятка набегов на степняков.

И всё же нашлось возражение, которое смогло его остановить. Буквально накануне переправы последних походников через Яик Корней привёл в княжеские хоромы свою Эсфирь, красавицу-иудейку, владеющую пятью языками.

Чуть притушив огонь завлекательных глаз, Эсфирь рассказала князю о хазарских замыслах относительно Дарника. Мол, визирь-казначей Буним перед своим отбытием в Хазарию всё ей подробно расписал. Что в случае смерти князя Дарполь немедленно займёт хазарское войско и получит все те выгоды, что хотел получить Рыбья Кровь.

— Зачем ты мне это говоришь? — недоверчиво заметил князь. — Разве ты не на хазарской стороне?

— Я и Буним на стороне рахдонитов, нам слишком большое возвышение Хазарии никогда не было выгодно.

Дарник знал, что рахдонитами назывались иудейские и согдийские купцы, которые испокон веков держали караванный путь из Империи Тан в Романию и дальше на запад. Магометанское вторжение в Персию перекрыло Южный путь, а степные войны и чума нарушили Северный путь из Хазарии в Хорезм и к ханьцам. Кроме того, оказавшись волею случая у стен Хемода, сам князь обнаружил ещё один весьма выгодный путь от Рипейских гор по Яику и по морю в Персию, и именно это стало главной целью основания здесь его новой столицы. И теперь он очень живо представил себе, как даже небольшое хазарское войско легко займёт Дарполь, пока он будет геройствовать на далёком севере.

— А моё возвышение здесь, значит, рахдонитам выгодно?

— Твоей жизни хватит лишь на то, чтобы возвыситься до Хазарии, — жёстко отрезала Эсфирь. Корней даже дёрнул её за руку: с ума сошла так говорить с князем!

Но Дарник никогда не сердился на справедливые дерзости, тем более столь похожие на правду. Кругом выходило, что как он ни старался выскочить из простоватых воителей во что-то более значимое, это ему так и не удалось. Снова скукожился до малого воеводы, просто потому, что ему лень заниматься укрощением смердов, так и не ставших настоящими воинами.

— А как по-вашему, я могу сейчас развернуть всё в обратную сторону? — обратился он одновременно к ним обоим. — Сказать, что я просто так пошутить изволил?

— Можешь объявить, что тебе приснился вещий сон, что именно тебе надо делать, — предложил свой выход Корней.

— Или можешь договориться с воеводами, что остаёшься при условии отмены веча. А зачинщиков смуты немедленно повесишь. Это сразу закроет всем рты, — как самое простое и обыденное высказала Эсфирь.

Корней с Дарником даже переглянулись от такой её прыти.

В тот же вечер во двор к князю явился весь Воеводский Круг. Гладила держал в руках закрытую крышкой братину, в которой находилось двадцать восемь белых и три чёрных камушка — итог их голосования:

— Мы уже выбрали себе наместника, и это ты, князь!

— Так ли это? — пытливо глянул на собравшихся Рыбья Кровь.

— Так… Так… Так! — загомонили воеводы.

— Стало быть, и порядок у нас остаётся, как в военном стане?

— Так… Так… Так!

— И горлопанов, которые кричали о вече, вы выдаёте мне головой?

Воеводы, они ведь к вечу не призывали, тут же с облегчением подтвердили:

— Головой их… Головой… Головой!..

Князь не кровожадничал, остановился лишь на двух самых крикливых зачинщиках.

На их казнь ратники собирались без особых сожалений. Ведь князь не стал вспоминать о напарниках горлопанов, поэтому все относились к этому как к некоему жертвоприношению, призванному восстановить в Дарполе прежний порядок, многим также не терпелось посмотреть на действие машины по отрубанию голов, которую придумал Ратай по просьбе Дарника сразу после казни игроков в кости.

Машина представляла собой длинные дощатые ножны на невысоких опорах, в которых находилось широкое, длинное железное полотно со скошенным остриём и круглое отверстие для шеи осуждённого. К полотну была прикреплена длинная верёвка, закреплённая на белой лошади, которую горячили и сдерживали двое коноводов. Именно по масти этой лошади ратайская машина получила чуть позже название «Белая вдова».

Перед тем как в отверстие машины была вставлена голова первого горлопана, глашатай громко объявил, что за плату в сто дирхемов осуждённый может быть освобождён. Зрители переглядывались и молчали. Князь подал знак — помощники Ратая застучали молотками по железу, коноводы отпустили лошадь, та рванула прочь, полотно «Белой вдовы» коротко скрежетнуло по ножнам, и голова казнённого большой тыквой отскочила от тела, обдав кровяным фонтаном первый ряд зрителей. Вроде бы всё коротко, деловито и отстранённо, но в этой деловитости почему-то было больше жестокости, чем если бы голову рубил обыкновенный палач. Позже воеводы единодушно с глазу на глаз подтвердили это личное ощущение князя.

Пока возвращали и впрягали лошадь для второго раза, среди ратников прошло небольшое шушуканье, и к ногам