– Не обращайте внимания, я к слову. Что касается готовящегося похода, так сказать, в «затерянный мир», у меня к вам небольшая просьба: хотелось бы пристроить своего человечка. Поверьте, экспедицию мистер Фриман не обременит – за плечами моего протеже десять лет службы в Индии. Прекрасный специалист, надежный во всех отношениях компаньон. Не думаю, что здешняя сельва станет для него сюрпризом.

Луис Риарт вновь возблагодарил Бога за то, что темнота скрыла его растерянность. Правда, с не меньшей благодарностью он оценил и намек всеведущего мистера Бьюи: людей в собственном ведомстве следовало бы хорошенько перепроверить.

Военный министр поднялся, не забыв подхватить трость. Шляпа в знак уважения была приподнята над головой.

– Уповаю на благоразумие вашего президента, – напутствовал собеседника пребывающий в темноте мистер Бьюи.

– Не премину подробно проинформировать его о нашем разговоре, – ответил Риарт.

– Надеюсь, вы понимаете, дон Луис: в случае успеха моя благодарность вам не будет иметь границ, – мягко произнес представитель «Шелл Ойл». И, заметив, как вздрогнул партнер, поспешил добавить: – Недавно я открыл один любопытный закон, который, ко всему прочему, является прекрасным успокоительным средством. Суть его в том, что деньги – не помеха даже самому пламенному патриотизму. Поверьте, они могут совершенно мирно сосуществовать. Всего доброго, дон Луис!

– Всего доброго, мистер Бьюи.

Цикады в Асунсьоне просто осатанели.

«Вы готовы?»

Лишь мельком взглянув на ноги вестника, Александр Георгиевич фон Экштейн сразу понял, кто послал сего загорелого ангела. Индеец щеголял в башмаках. Доставленное им письмо содержало единственный вопрос, подвигнувший лейтенанта парагвайской армии быстро собраться и прикрыть за собой дверь съемной квартиры.

В случае надобности и в сельве, и тем более в городе мака и чимакоко передвигаются исключительно быстро, так что посланник Беляева задал весьма шустрый темп: лишь молодость и любовь к спорту позволяли потомку славного рода прибалтийских баронов поспевать за ним. Утро было в разгаре, солнце припекало спины высыпавших на улицы бездельников и работяг. Башмаки индейца учащенно стучали. Лавирующий в толпе прохожих лейтенант не сомневался: полученное им послание обещает резкие перемены. Впрочем, к виражам судьбы Александру Георгиевичу было не привыкать. В свои двадцать пять лет он не мог пожаловаться на жизненную рутину. Совсем еще зеленым кадетом вместе с офицерами Конно-Егерского полка Экштейн штурмовал Пулковские высоты, имея на это полное право: отца юного мстителя – сподвижника адмирала Макарова, полярника Георгия Экштейна – поставили к стенке щеголяющие в кожанках и бескозырках троглодиты, не имеющие ни малейшего понятия о течениях в Северном Ледовитом океане и подвижках паковых льдов. Сын жаждал мести, но, увы, рывок генерала Юденича на Стрельну и Гатчину не задался, и кадету пришлось какое-то время мириться с сыростью тоскливого, словно деревенский погост, эстонского Ревеля, в котором для таких, как он, бедолаг был организован скаутский отряд.

Впрочем, на балтийском взморье Александр Георгиевич не задержался. Природная непоседливость довела экс-скаута до Пражского университета, попутно познакомив его с игрой, основанной на погоне за мячом и как-то незаметно мутировавшей в вирус, поставивший впоследствии мир на грань безумия. Четыре года он полировал штанами скамьи аудиторий, внимая лекциям не только местных господ профессоров, но и подавшихся в Чехословакию за сытным пайком берлинских академиков, помешанных на конечном торжестве германского духа. В свободное же время с удовольствием нес бремя форварда студенческой команды, не избегая воспетых Гашеком пражских пивных, и попадался в тенета, которые виртуозно раскидывали для таких, как он, олухов на площади Святого Вацлава улыбчивые чешские проститутки. С ничуть не меньшим задором он волочился за сокурсницами (многие из них отвечали взаимностью симпатичному спортсмену), слонялся туда-сюда по мостам через Влтаву и, будучи этническим немцем, с любопытством почитывал доставляемую в Прагу «Берлинер тагеблатт»[7], одновременно интересуясь «Фёлькишер Беобахтер»[8], и потихоньку, самым незаметным для себя образом пропитывался лукавым воздухом послевоенной европейской свободы, в котором, впрочем, уже погромыхивали первые громы и посверкивали первые молнии, предвещавшие новую грозу.

И все-таки из всех прочих цивилизационных соблазнов, включающих в себя привычку подражать кембриджским снобам-студентам, более всего был мил Александру Георгиевичу именно футбол: иначе в голову университетского выпускника просто не могла бы прийти идея осчастливить собой первый чемпионат мира по футболу, который спортивные бонзы из международного комитета засунули на самые задворки – в совершенно неведомый Европе Уругвай. И молодой Экштейн отправился на другой конец света. Дух воинственных предков, до поры до времени мирно почивавший в болельщике, восстал ото сна именно в тот момент, когда взгляд постояльца отеля «Лос-Анджелес» в Монтевидео наткнулся на статью в местной газете о крайней неподготовленности к войне парагвайских солдат. Не без волшебных способностей того духа через месяц Александр уже лицезрел берега Параны, а еще через две недели модное кепи болельщика трансформировалось в форменную фуражку. С тех пор его знакомство с сумасбродом, двенадцать раз побывавшим в самых удаленных уголках сельвы Чако и крайне нуждавшемся в способных гнуть подковы единомышленниках, стало лишь вопросом времени.

Ичико, довольный выполненным поручением, скрылся в знакомом доме, оставив Александра Георгиевича во дворе, в обществе индейских ребятишек, галдевших заметно тише обычного. Разгадка не заставила себя ждать: в центре большого двора, давно уже походившего утоптанностью на плац, под сенью квебрахо на корточках сидели двое. Временами один из собеседников, седоволосый житель сельвы (Экштейн признал в нем не простого смертного), чертил что-то в пыли указательным пальцем, похожим на узловатый корень, объясняя хозяину дома смысл наползающих друг на друга кругов и квадратов. Беляев, поглощенный диалогом с индейцем (скорее всего, вождем), вскинул голову, приветствуя гостя:

– Как я понимаю, ваше появление здесь, дорогой Александр Георгиевич, есть ответ на мое письмо?

– Я всецело в вашем распоряжении, – ответил Экштейн.

– Тогда, голубчик, посидите хотя бы вот на том прелестном чурбачке, пока мы с уважаемым вождем не завершим обмен мнениями. Кстати, зачем ждать. Вы завтракали? Супруга моя готовит превосходные каши. Она с удовольствием вас попотчует.

– Не стоит беспокоиться, Иван Тимофеевич! Плотные завтраки не входят в мою привычку.

– А вот попробуйте! Я уверен, вы измените свое мнение.

Минут через десять, завершив разговор и миновав комнаты, хранившие единственное богатство семьи Беляевых – шкафы с книгами, хозяин с вождем нашли лейтенанта на кухне, поглощающим за длинным дощатым столом уже порядком подзабытую им гречку. Препоручив вождя заботам супруги, Беляев обратился к компаньону:

– Нас ждут великие свершения. Вот почему настоятельно советую подкрепиться еще и sopa Paraguaya[9]. Александра Александровна готовит его так, что пальчики оближешь…

– Спасибо, Иван Тимофеевич, но, боюсь, для супа в моем желудке