Эрнандес де Кордова направил свой флот на запад вдоль относительно безопасного северного побережья Кубы к краю острова в Кабо-де-Сан-Антонио, прежде чем отправиться в открытое море. На борту одного из этих судов Берналь Диас дель Кастильо записал то, что произошло дальше, раскрыв опасность путешествия и невежество Эрнандеса де Кордовы и его команды.

«Однажды в открытом море мы направились на запад, не зная ни глубин, ни течений этих вод, ни ветров, которые преобладают в данных широтах[162]. Итак, наша жизнь подвергалась большой опасности, когда на нас обрушился шторм, который длился два дня и две ночи и был такой силы, что мы чуть не потерпели крушение. Когда погода улучшилась, мы возобновили наш курс и через двадцать один день после выхода из порта, к нашей великой радости, увидели землю, за что возблагодарили Бога. Эта земля еще не была открыта, и мы не получали о ней никаких сообщений. С кораблей мы могли видеть большой город, который, казалось, находился в десяти километрах от побережья, и, поскольку мы никогда не видели такого большого города на Кубе или Эспаньоле, мы назвали его Великим Каиром [Эль-Гран-Каир]».

Подобно тому, как Колумб первоначально принял Кубу за Японию и Сан-Сальвадор за Индию, этот город майя, который позже будет известен как Кейп Каточе на полуострове Юкатан, стал в понимании Эрнандеса де Кордовы Каиром. Самый известный город Египта был собирательным образом испанцев о гигантском мегаполисе, полным грозных тайн и кровавых фантазий. Каир, гораздо более густонаселенный, чем любой другой город в Европе, был вторым по величине городом Средиземноморья после Стамбула и являлся символом власти мусульман на протяжении веков до завоевания Константинополя. Из Каира отправлялись корабли терзать испанские поселения в Северной Африке и на Пиренейском полуострове. Оттуда поступали приказы захватывать и заключать в тюрьмы христиан, рассылались послания с угрозами в европейские столицы. Каир контролировал священный Иерусалим и не позволял европейцам торговать с Индией и Китаем. В понимании испанцев огромный город майя был заокеанским центром враждебной мусульманской власти Старого Света, а индейцы Нового Света к 1517 году – их новым врагом (по мнению испанских католиков – по сути, мусульмане Карибского бассейна).

Каир, судя по всему, в 1517 году имел другое значение. Через несколько недель после того, как испанцы назвали Кейп Каточе Эль-Гран-Каир, Селим, как мы вскоре увидим, повел османские войска на завоевание мамлюкского Каира.

Во многих других отношениях лексикон войны с исламом стал языком испанских завоеваний Америки[163]. Колумб идентифицировал оружие таино как «альфанджи» (alfanjes – испанское слово, происходящее от арабского и обозначающее изогнутый металлический ятаган, на котором высечены выдержки из Корана). Несмотря на то что сам Колумб заметил, что таино «не обладали железом»[164] и, конечно, ничего не знали о Коране, он сравнил их с мусульманскими солдатами, назвав альфанджи то, что они держали в руках. Позже, когда Колумб впервые увидел шарфы группы коренных женщин, он сравнил их с «альмазарис» (almaizares)[165], поясами мавров, ссылаясь на них как на свидетельство контакта между этой частью «Азии» и Испанией. Несколько десятилетий спустя Эрнан Кортес написал, что ацтеки носили «маврские одежды» и что ацтекские женщины напоминали «маврских женщин»[166]. На острове Бонакка, недалеко от побережья Гондураса, испанцы заметили, что «как и мавры, женщины закрывали лица»[167].

Ацтекский танец. G. Dagli Orti/De Agostini Picture Library/ Bridgeman Images

Кортес, как и Колумб, был ветераном испанской Реконкисты. Его встреча с ацтеками оказалась особенно плодотворной для сравнения их с мусульманскими цивилизациями, с которыми испанцы сражались в Старом Свете. В лице ацтеков Кортес и его люди столкнулись с чрезвычайно сложной империей с городами, большими, чем любой город в Испании, с высокоразвитой политической культурой и внушительными армиями. В большей степени, чем, например, таино, испанцы признавали в ацтеках конкурирующую цивилизацию, родственную мусульманским империям Старого Света, – «знакомую варварскую империю»[168], по словам одного историка. Кортес записал в своем дневнике, что он видел более 400 мечетей (mezquitas) на территории современной Мексики. Он называл Монтесуму султаном[169] и описывал дворцы правителя в терминах, поразительно напоминающих мусульманские дворцы Гранады, и даже утверждал, что видел черепицу для пола и крыши в стиле, который в то время существовал только в Гранаде[170]. По словам Дж. X. Эллиотта, одного из выдающихся исследователей Кортеса, «поскольку единственной политической моделью завоевания[171], которую знал Кортес, была Реконкиста, в его сознании к Монтесуме нужно было относиться, как к мусульманскому правителю. Таким образом, Анауак [долина Мексики в центре империи ацтеков] описывается, насколько позволяло образование и знания Кортеса, в образах, более подходящих для описания Ассирии и Персии или, в крайнем случае, королевства насридов Гранады, чем коренных народов Америки».

Такая культурная интерпретация Нового Света через Старый продолжалась еще долгое время после Колумба и Кортеса. На протяжении XVI века и далее эта призма преломляла то, с чем Европа сталкивалась в Америке. Таким образом, когда испанцы пытались подчинить себе и христианизировать мексиканских кочевых чичимеков, они обычно называли их арабами (alarab). В Бразилии детей португальских мужчин и местных женщин называли мамлюками (memelucos)[172]. Равнинные индейцы, захваченные и перевезенные испанцами в Нью-Мексико в качестве рабов, стали известны как «генизарос»[173] (genizaros – искаженное турецкое слово, обозначающее янычар). При производстве знаменитых сырцовых (саманных) кирпичей (adobe bricks) в испанской Мексике использовалась технология, впервые разработанная мусульманами Испании, а слово adobe само по себе является адаптацией арабского слова «ал-туб» (кирпич). Как показывают эти примеры, даже когда испанцы бежали из Средиземноморья, спасаясь от ислама, они были настолько закалены борьбой со своим врагом в Старом Свете, что не смогли уйти от него в Новом. Фактически они невольно и вопреки своим интересам принесли с собой ислам в Америку.

Особую тревогу у испанцев вызвали, как ни странно, местные танцы, которые они считали ключевым культурным свидетельством связи между исламом и коренными народами Америки. Испанские наблюдатели ацтекского танца писали, что он произошел от «замбры мавров»[174]. В Испании замбра ассоциировалась с морисками (мусульманами, принявшими христианство), которых часто подозревали в тайных мусульманских верованиях и заговоре против католиков – самых кровожадных волков в овечьей шкуре. Приняв крещение, мориски обладали всеми правами христиан; они могли вступать в брак с христианами, причащаться и участвовать в церковной жизни. Однако они все еще оставались мусульманами,