— Я не говорю, что мне жалко того лоха. Жерар правильно базарит. Палево.

— И что делать?

— Была бы Рыжая обычной бабой, хрен-то с ней. Но она ходит под Фуггерами. Надо хорошо подумать, как ее списать, чтобы к нам предъяв не было.

— Нет. Отец, мне она живая нужна.

— Влюбился?

— Ну, типа того.

— Дурак, — дон Убальдо сделал паузу, — Влюбился — женись.

— Серьезно? — удивился Гвидо.

— А что? Вот церковь, Жерар и обвенчает. Интересно, она поняла, что здесь не простой монастырь?

— Вряд ли. Ну как, то есть. Смотря, насколько непростой. Она знает, кто мы с тобой такие, и знает, что Жерар нас укрывает. Из братвы она видела только Николя. Монах как монах. Только из бывших разбойников. Что она в доносе напишет? Что из-за нее один ухажер другого зарезал на священной земле? Тут не к братии с приором претензия. Что ее под замок за это посадили? Тут чистое крючкотворство. Вопросы юрисдикций. Стучать она кому пойдет? Или герцогу, или епископу Гренобля. Герцог ее и слушать не будет, а епископ что ей скажет?

— Что она блудница и совратила одного любовника, чтобы другого зарезал. И в миру такое не по понятиям, а в монастыре вообще гадко.

— Монахам-то что епископ с ее доноса предъявит? Что осердились и под замок посадили, а потом простили и отпустили?

— Ты, конечно, мастер отмазываться, — дон Убальдо сказал это с видимым одобрением.

— Там, где я мастер, Жерар грандмастер. Он наверняка то же самое просчитал еще пока мы не ушли.

— Этот может.

— То есть, я просто привожу шлюху и забираю Марту?

— Забираешь или отпускаешь?

— Слушай, отец, а может мне правда ее припугнуть и как бы жениться?

— Жениться или как бы? Твой интерес в чем?

— Чтобы дала. Баба же огонь, ты как не видишь. Я бы и бабла ей отвалил, но тупо за бабло она не даст. Я ее шмотки собирал, так она ух, богатая. Одно платье красного бархата чего стоит. Да на ней в будний день не меньше фунта золота навешано. И не сказать, что недотрога. Одному давала, другому давала, а там и третьему даст.

— Она не нашего круга.

— А какого? У нее что один, что другой, что тот же Антонио. Все живут с меча, на месте не сидят и какие-то дела мутят, за которые можно без головы остаться. Я что, сильно отличаюсь?

— Тот парень, которого ты сегодня зарезал, кто был?

— Солдат де Круа. Этих, которую даму утром сюда привезли. Ну, не рядовой солдат, хлебало слишком холеное. Как мелкий пахан.

— Ладно, невелика шишка. А молодой доктор, который ее ухажер?

— Ходит под Фуггерами. Ухажер он так, не всерьез. Или замуж не звал, или звал, да она отказала. Увидит кольцо, утрется и отвалит.

— Отвечаешь?

— Да отвечаю. Я ж его видел. Он по жизни мягкий. Ну не трус, конечно, за себя может постоять. Если припрет. Первым на рожон не полезет. А и полезет, так Марта сама его отговорит.

— Ладно. Подумаем.

— Долго?

— До завтра. И Марта посидит, посговорчивее станет. И Жерар малость отойдет. Он какой-то дерганый сегодня, как будто бесы над душой стоят.

Антонио Кокки в это время исполнял супружеский долг. Жена — вот она, красавица, и никакие дела не мешают. Но на дворе не ночь, и рановато, чтобы спать.

— Иди, с детьми поиграй, — сказала довольная Филомена и даже не добавила ни про каких шлюх, — Мне их скоро кормить пора.

— Ага.

В самом деле, чем еще здесь заняться. Спустился во двор.

— Франческа, Лоренцо, Как вам тут, нравится? — дети носились по двору, но сразу прибежали к отцу.

— Тут так здорово! Такая церковь красивая!

— И вид со стен далеко-далеко!

— И дядя повар. Он готовит совсем не как мама и не как тетя Сильвия, но тоже вкусно.

— А дядя Гвидо убил другого дядю, — наябедничала Франческа.

— Что?

— Прямо тут, то есть, вон там, в нижнем дворе.

— Не монаха? — встревожился Кокки.

— Нет. Какого-то дядю, который приставал к тете Марте. Так нам дядя Гвидо сказал.

— Потом пришел дядя монах, большой такой и страшный. Покойника отнес на конюшню и положил там в сено. Тетю Марту посадил в чулан, потому что она исчадие греха. А дядю Гвидо повел ругаться к аббату, — добавил Лоренцо.

— К приору! Аббат за горами живет! — поправила Франческа.

— К приору. С дедушкой.

— И что дальше?

— Дядя Гвидо вернулся грустный, дедушка сердитый-сердитый. А большой страшный дядя монах тетю Марту увел сюда и посадил в подвал под замок.

— Вот как!

— Ага! Нехорошо убивать людей, да, папа?

— Очень плохо. Это грех.

— Но Бог простит! Бог добрый и всех прощает? Даже убийц?

— Правда, папа, Бог простит дядю Гвидо? Он попадет в Рай?

— Когда дядя Гвидо проживет столько жизни, сколько отмерил ему Господь… — начал Кокки.

Конечно, он не знал, как правильно это объяснить детям с точки зрения католической доктрины. И чтобы их не огорчить, потому что где дядя Гвидо, и где Рай.

— А сколько Господь ему отмерил?

— Это большая тайна. Никому не положено такого знать. Так вот, когда дядя Гвидо умрет, Господь положит на весы все его добрые и злые дела и скажет, в Рай ему или в Ад.

— Злые перевесят! — уверенно заявил Лоренцо, — Я знаю дядю Гвидо. Он такой всем врагам говорит, встретимся в аду.

— Но Господь может его простить! — возразила Франческа.

— Неисповедимы пути Господни, — сказал Кокки.

— Да может! Может! Зачем бы грешники постригались в монахи, если бы Господь никого не прощал?

— Я думаю, что Господь простит, если человек при жизни раскаялся и стал делать богоугодные дела, — сказал Кокки.

— А если он не успел сделать достаточно?

— Может быть, он ненадолго попадет в Ад, но потом Господь его простит.

— А тетя Сильвия говорит, что Ад это навсегда. И грешники будут вечно гореть в геенне огненной.

— Кому-то может и навсегда, — вывернулся Кокки, —