Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 134
душой?
На последнюю свою вечернюю молитву зажег большую восковую свечу – подарок благочинного после паломничества в Святую землю. Говорил, из самого Иерусалима привез. Затеплив иерусалимскую свечу, отец Николай прочитал все молитвы вечернего правила да еще и предстательные – те молитвы, с которыми надлежало предстать перед ликом Господня. Страшного суда он особо не боялся. За все свои семьдесят лет смертных грехов за собой не числил, а если и совершил один – прелюбодеяние, то по неведению. На седьмой год после ухода Марины в его храме появилась энергичная деятельная прихожанка, которую раньше он никогда не видел. Мало-помалу она прибрала к рукам всю церковно-хозяйственную жизнь. Она сидела за свечным ящиком, проверяла уборку храма, чистоту подсвечников, подливала масло в лампады… Звали ее София, и она переехала в Зельву из Гродно. Бездетная сирота сорока пяти лет от роду, она отдавала всю себя служению храму, его делам и заботам. А вскоре учредила свой надзор за нехитрым хозяйством вдовца – излечила от какой-то паутинной болезни фикусы, развела добротный овощной огород, повела борьбу с пылью в доме, а главное взяла на себя все кухонные заботы, и очень вкусно готовила в пост.
«Ну, вот тебе и готовая матушка», – не раз шептал отцу Николаю внутренний голос. Конечно, второбрачие даже белому священству никак не разрешалось. Разве что с личного благословения святейшего. Но святейший далеко, а искушение – оно и поутру, и в полдень, и особенно в полночь всегда рядом. Ничего греховного в женщинах отец Николай никогда не видел. Женщина – такое же творение Господне, как и мужчина, и он создал и сблизил их во благо друг друга. И если Ева подвела Адама, то ведь не по злобе, а по их общему проступку. Как ни замаливал батюшка свои искусы, как ни морил плоть ночными бдениями в храме и строгим постом, но до конца так и не сморил. Однажды случилось то, что, наверное, должно было случиться. София, снимавшая комнату по соседству, заработалась в храме допоздна, зашла в дом батюшки, чтобы пополнить запас свечей в ящике, и осталась у него до утра…
И все было просто замечательно. Жизнь наладилась почти так же, как при Марине. Храм сиял, хозяйство расцветало. Но однажды в конце лета София пришла к нему с покаянием:
– Грешна я, батюшка… Покаяться хочу.
– Кайся, – с недобрым предчувствием сказал отец Николай.
– Муж у меня есть. Ушла я от него. А он развода не дает. Вместе со свекром за мной приехал.
– Ну, так и исполать им.
– И почла я за благо уехать с ними. Чтобы беды на храм не навлечь. Прошу благословить меня, грешную!
– Бог простит, и я благословляю.
София уехала, и опять в душе возникла ноющая пустота. Только потом он узнал от всезнающего своего соседа Самуэля, что за Софией приезжал сам полицейский начальник Белостокского воеводства… А от него можно было ждать любой беды. Но беда пришла с другой стороны, откуда он никак не ожидал.
Двадцатого июня сего года отправился он в Вилкавишкис к старому семинарскому другу отцу Георгию на юбилей. Приехал с оказией – благо случилось в ту же сторону ехать зельвинскому мужику, у которого он крестил всех пятерых детей-погодок. Отец Николай сошел с подводы в литовском поселке Ланкялишскай и поспешил в местный храм. Отец Георгий – высокий, вечно тощий и жизнерадостный детина – прижал его к своей пышной бороде. Оба враз помолодели, вернулось все бурсацкое озорство, прозвища, выходки.
– Ну, здорово, Батоган!
– Привет тебе, Дробинушка!
На юбилей к отцу Георгию приехали еще два общих друга, оба из Вильно, отцы Петр (в бурсе Колобок) и Павел (семинарская кличка Потир). Стол был накрыт от всех душевных щедрот отца Георгия, уроженца благодатной Кубани. Дары принесли и неманские рыбаки, и виленские виноделы. Отец Николай привез из Зельвы добрый свиной окорок, который положил на общий стол со старинным бурсацким заклинанием:
«Порося, порося, превратися в карася!»
Все приехали без матушек, так что компания оказалась вполне молодецкой. Хотели пировать, как в добрые времена – до утра. Но отец Николай приустал с неблизкой дороги и отправился на покой в клуню, где с головой зарылся в свежее сено и уснул блаженным сном.
Утром отправился к друзьям испить чайку. Но в открытой трапезной никого не было. Следы пиршества оставались на столе, а самих отцов нигде не было. «Может, пошли прогуляться после нелегкого ночного бдения?» Но тут прибежала переполошенная прихожанка. Она ничего не смогла толком объяснить, а только тянула отца Николая за руку, и, тихо всхлипывая, повторяла в глубоком потрясении одно слово – «Тен… Тен… Тен…» И без перевода с литовского было ясно, что женщина хочет что-то показать – «Там… Там… Там!» Они прибежали в лесок близ храма, где отец Николай увидел страшную картину: все трое его друзей были привязаны к соснам телефонным проводом, разорванные в клочья подрясники обнажали следы страшных пыток, бороды у всех были подпалены до подбородков, лица в кропоподтеках… Ужасаться было некогда. Глотая слезы, отец Николай, развязал узы, уложил братию головами на восток и стал служить литию.
Потом приехали сельчане, уложили тела мучеников на телегу и отвезли к храму. Пришел местный милиционер, отругал отца Николая за то, что тот не оставил тела на месте преступления, написал протокол и уехал на мотоцикле.
В тот же день отец Николай предал тела друзей земле, и, потрясенный до глубины души, уехал на попутной машине сначала в Гродно, а потом в Зельву. Он так никогда и не узнал, что произошло на самом деле.
А произошло вот что: в ночь на 22 июня штаб 188-й стрелковой дивизии потерял телефонную связь с батальонами, находившимися возле границы. Дивизионные связисты, отправленные на ремонт линии, обнаружили обрыв провода на окраине поселка Ланкялишкай. Это был не просто обрыв, а умышленный вырез на целых десять метров. Диверсия произошла в двухстах метрах от поселковой церкви. Именно сюда нагрянули чекисты из штаба 188-й стрелковой дивизии. Разумеется, никто из святых отцов ничего вразумительного рассказать им не смог. Их тут же назначили «бандгруппой церковников», которая, из «религозного неприятия советской
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 134
