За всеми промелькнувшими горькими мыслями Дарья не придала значения, почему Матрёна коллективную помощь преподносит ей как потайную милостыню. Взяла деньги и унесла домой. А на следующий день, в конце рабочего времени, нет, не пришла, а прибежала прямо на паровоз дальняя родственница Зинка.

Едва-едва дождавшись, пока Дарья закончит работу, устроила такой скандал, что у Дарьи потемнело в глазах:

– Ах, ты поскуда! Ты чё творишь?!

Не понимая в чём дело, Дарья опешила:

– Ты чё, белены объелась?

– Это ты не только белены объелась, но и чёрту душу продала!

– Ты скажи мене толком, чё случилось-то?

Зинка от негодования чуть не поперхнулась:

– Ты ишшо спрашивашь: «чё случилось?»! Святошу из себя корчишь. Ты ведь даже икону сымала, клялась, что не будешь гулять!

– С иконой в руках я клялась, что не в чём-то не виновата, так, что напраслину не говори. А шшас и на самом деле ни чё не пойму.

Зинкино лицо исказилось в гневе:

– Вот уж в правду дядя Тиша говорил, как ты с мужиками путаешься, а эти две суки Валька Капац и Ольга Круглякова потворствуют тобе. Дошла до того, что телом начала торговать!

Любых слов Дарья могла услышать, но только не этих:

– Да как тобе не стыдно, как ты могла подумать?

– Люди говорят, за каки таки утехи, вчера деньги получила?!

– Деньги вчера мне отдала Матрёна Шматова, сказала, что сбирали в коллективе.

– Ты хоть Мотьку-то суда не приставляй, кто это тобе в военно время деньги, так просто даст. Их получить можно только за распутство, как ты и сделала.

– Так и я знала, что Мотька таку «благодать» делат неспроста, – мотнула головой Дарья.

Зинка перебила её:

– Чё ты заладила: «Мотька, да Мотька», да Матрёна – то твово ломанного ногтя не стоит. Сколь раз она мене говорила, опять же, чтобы помочь тебе стать человеком: «Зинка, научи ты Дашку одеваться, а то губы накрасит, шшоки намолюет, юбку модну напялит, косу состригла, как курсистка стрижена, в берете, мужиков что ль привораживат?».

– Дак чё же плохого, что я стараюсь по моде одеться.

– «Чё плохого», – взбеленилась Зинка, тобе о детях думать надо, а ты мужиков залавливашь, бессовестна!

– Уж о ком, о ком, а о детях я в перву очередь думаю! – с дрожью в голосе выкрикнула Дарья.

– Думашь, да уж дети отворачиваются от тобе. Минька – то знашь чё сказал?!

– Чё?

– Сказал, что если мать останется в нашей семье, я уйду с фамилии Шлемовых, мне тако распутство не к душе.

Чего, чего, а такой несправедливости Дарья вытерпеть не могла. Она «в сердцах» побежала искать Матрёну, чтобы плюнуть в её подлые шары, но той уже не оказалось на работе.

***

Она не помнит, как дошла до дома. Парализованная свекровь встретила Дарью встревоженно. Сноха пришла побледневшая и заплаканная. Вовочка стоял у табуретки плакал и хотел есть. Людвиг с классом находился на сельскохозяйственных работах. Дочерей дома не было. В камине потрескивали дрова, на шестке в чугунке начинала закипать картошка «в мундирах».

На голодный плач Вовочки Дарья сквозь слёзы ответила:

– Погоди, сынонька, шшас картошка поспет, будем есь. А где девчонки? – обратилась она к свекрови.

– Да в кино, сказывали, что пошли, – помолчав, спросила – чё с тобой, Дашенька, на тобе лица нет, чё случилось?

– Да ни чё, мамонька, – пробовала уйти от ответа Дарья.

– Даша, я ведь те не чужа, вижу, чё-то не то, кто обидел?

Дарья не могла больше держать боль в себе:

– Скажи , мамонька, кому я сделала плыхого?

Не отвечая на вопрос снохи, Аграфена повторила:

– Кто тобе обидел?

– Пришла сёдни на работу Зинка, обозвала меня потаскухой и проституткой.

Не совсем понимая произошедшего, Аграфена то ли Дарью, то ли саму себя спросила:

– Да чё она с ума сошла чё ли, – помолчав, продолжила, – но так-то просто она не могла сделать.

Дарья рассказала свекрови о деньгах, которые она накануне получила из рук Матрёны Шматовой.

– Дашенька, конечно, «Голод – не тётка», на всё пустишься, – Аграфена попыталась успокоить сноху, – особенно, когда робяты раздеты, дома не полешка дров, окромя картошки и есь-то не чё. А с другой стороны, вишь как всё обернулось. Конечно, обидно, когда в трудно время встречаются не только добры, но больше злы и зависливы люди. Но Зинке-то чё надо? – свекровь тяжело вздохнула. – Чё с деньгами делать, решай сама или дождись Тишу, приедет посоветует.

Дарья накормила свекровь и Вовочку. Дочери всё ещё не пришли из клуба. Мысли беспорядочно роились в голове: « Что же такое нехорошее я сделала в жизни, чтобы меня вот так вот принародно позорили. Да кто? Зинка. Уж она – то знает, как трудно нам и до войны было и сейчас. Тиша-то хоть был партийным, но не умел он тащить домой. Были пайки, было жалование, но на такую ораву детей, да ещё на тятеньку с мамонькой разве хватит?

Приходилось мне, да и сейчас приходтится, где за булку хлеба, где за какой – нибудь обносок шить людям бурки и тужурки. У Вовочки рахит – то ведь тоже от недоедаения. Конечно, спасибо Сыркиным, что не оставляют хоть детей голодными: то молочка, а то, случается, косточек для щей подбросят. Да и дети, когда приходят к ним, по за столу не остаются.

За что нас корить, за то, что так бедно живём, а от бедноты столько и нужды. Тишу в деревню угнали на уборку урожая. Там, наверное, тоже туго, мужиков да парней позабирали на фронт, урожай-то и некому убирать. Вот поэтому и неизвестно, когда Тиша приедет домой.

Может потому Зинка меня не любит, что Тиша порой из-за своей ревности не знает, что говорит. Зинке же везде всё надо знать, она считает, что на всё имеет право.

Слёзы всё ближе и ближе подступали к горлу. Красивое смугловатое лицо вздрагивало от незаслуженной обиды.

Ничто так не взволновало Дарью, как то, что Минька – её сын, её первенец, её ребёнок, который родился в настоящей любви, которым она всегда гордилась, его аккуратностью, стремлением осуществить свою мечту с раннего детства – стать лётчиком, вот он уже и лётчик, теперь отрекается от матери. Её «гордость» заявил самое страшное не ей – своей матери, а Зинке, что если я не уйду из семьи, то он уйдёт с фамилии Шлемовых. Значит, тогда в сарае, это была не мальчишеская несмышленость, а закипала осознанная злоба, и отхлестал он её вожжами в здравом уме. Стало быть,