Так говорил он. Друзья между тем поспешили к деревне,

Где по садам, по домам и сараям толпилися люди

Кучами, вдоль же дороги стояли повозка к повозке.

Подле возов лошадей и волов кормили мужчины,

Женщины всюду белье по заборам и пряслам сушили,

А у ручья, веселясь, плескались резвые дети.

Так, пробираяся между повозок, людей и животных,

Шли соглядатаи, вправо и влево смотря, не видать ли

Где-либо образа девушки, сходного с тем описаньем, –

Только напрасно: нигде не являлась прекрасная дева.

Стала теснее вокруг толпа сгущаться, мужчины

Подняли спор за повозки, и женщины тут же вмешались

С криком. В эту минуту старик почтенного вида

К ним подошел –  и немедля затихли шумные споры,

Только знак замолчать он угрозой отцовскою подал.

«Или несчастия нас, – восклицал он, – еще не смирили,

Чтобы друг к другу мы снисходительней были, хотя бы

Кто и на время забыл соразмерить свой каждый поступок?

В счастьи взыскательны все: ужель, наконец, и несчастье

Вас не научит не ссориться с братом, как в прежнее время?

Чтоб заслужить милосердие, вы уступите друг другу

Место на чуждой земле и делите имущество ровно».

Так говорил он. Все замолчали и стали покойно,

Гнев усмиря, приводить в порядок скот и повозки.

Слову чужого судьи внемля и в нем замечая

Миролюбивый рассудок, к нему пастор обратился

И, говоря, приступил с такой значительной речью:

«Правда, отец мой! Покамест народ проживает тихонько

В счастьи, питаясь плодами земли, дары приносящей

С каждым временем года и с каждой новой луною,

Все в то время само собою приходит, и всякий

Сам для себя и хорош, и умен, и живет, как живется,

Тут разумнейший муж отличаться от прочих не может.

Все событья идут тихонько обычной дорогой.

Но лишь только нужда, расторгая условия жизни,

Зданье веков подорвет, по садам пронесется и нивам,

Жен и мужей, из жилища обычного выгнав, заставит

Денно и нощно скитаться, с боязнью в душе, по чужбине, –

Ах, в то время невольно к разумному все обратятся,

И не напрасно теряет он мудрое слово совета.

Вы не судьей ли, отец, между этим бегущим народом?

Мне так кажется: вы усмирили так скоро волненье.

Право, сегодня вы мне явились одним из вожатых

Тех, что народам-изгнанникам путь открывали в пустыне:

Точно как будто с Навином беседую иль Моисеем».

И на это судья отвечал со значительным видом:

«Истинно, может наш век сравнен быть с теми веками

Важных явлений, о коих история нам повествует.

Кто вчера да сегодня прожил в настоящее время,

Прожил целые годы: такое скопленье событий.

Я когда оглянусь, то кажется мне, что седою

Старостью я удручен, – а силы во мне еще свежи.

О, мы смело себя сравняем с теми, которым

Некогда Господь в купине горящей явился.

Нам Он также предстал в огне и в облаке дымном».

В ту минуту, когда пастор продолжать собирался

Свой разговор и про участь скитальцев расспрашивать дальше,

На ухо быстро шепнул ему тайные речи товарищ:

«Вы, с судьей говоря, постарайтесь на девушку речи

Свесть; а я между тем разыскивать стану и тотчас

К вам, отыскавши ее, ворочусь». Пастор поклонился,

А соглядатай пошел смотреть по садам и сараям.

VI

Клио современность

На вопросы пастора, что потерпели скитальцы

И давно ли они лишены домашнего крова,

Тотчас судья отвечал: «Несчастия наши не кратки:

Горькую чашу страданий мы пили за эти все годы,

Тем ужасней, что лучшая нам изменила надежда.

Кто не сознается, как трепетало в нем весело сердце,

Как в свободной груди все пульсы забились живее

В ту минуту, когда засветилось новое солнце,

Как услыхали впервые об общих правах человека,

О вдохновенной свободе и равенстве также похвальном?

Всякий в то время надеялся жить для себя, и, казалось,

Все оковы, в руках эгоизма и лени так долго

Многие страны собой угнетавшие, разом распались.

В эту годину не все ли народы равно обратили

Взоры свои на столицу вселенной, которая долго

Ею была и теперь названье вполне оправдала?

Не были ль те имена провозвестников радости равны

Самым ярко блестящим, подъятым на звездное небо?

Разом отваги, и духу, и речи прибавилось в каждом.

Первые приняли мы, как соседи, живое участье.

Тут война началась. С оружием двинулись франки

Ближе, но с виду нам показались только друзьями.

Ими и были они: с возвышенной думой стремился

Всяк из них насаждать веселое древо свободы,

Всем обещая свое и каждому выбор правленья.

Вся молодежь ликовала, за ней ликовала и старость;

Новое знамя везде окружали веселою пляской.

Так, получа перевес, завладели немедленно франки

Прежде духом мужей по готовности огненной к делу,

А по ловкости и сердцами прекрасного пола.

Ноша войны истребительной нам не казалася в тягость,

В отдаленьи надежда манила отрадной улыбкой

И увлекала веселые взоры по новой дороге.

О, как весело время, когда жениху и невесте

В танцах мечтается день желанного их сочетанья!

Но еще радостней было время, когда показалось

Близким, возможным все, что свято душе человека.

Все языки развязались. Мужчины, юноши, старцы –

Все говорили свободно о чувствах и мыслях высоких.

Скоро, однако, затмилось небо. К добру неспособный,

Гнусный род объявил свои притязанья на власти.

Друг на друга восстав, они притесняли соседей

Новых и братьев своих, высылая хищные рати.

Наши начальники буйствовать стали и грабить большое,

И до ничтожной безделицы грабили мелкие люди.

Каждый, казалось, желал, чтоб только хватило на завтра.

Мы терпели, и с каждым днем росло угнетенье.

Воплей не слушал никто. Властители сами теснили.

Тут уж горе и зло проникло в самых спокойных:

Каждый желал и клялся отмстить за все оскорбленья

И за двойную потерю обманутой горько надежды.

Счастье в эту минуту приняло сторону немцев,

И ускоренными маршами в бегство пустилися франки.

Ах, тогда-то мы только все горе войны распознали!

Добр и велик победитель; по крайней мере, таким он

Кажется; как своего, он щадит побежденного мужа,

Если последний снабжает его ежедневно всем нужным;

Но бегущий законов не знает; он только со смертью

Борется и без разбору мгновенно добро истребляет.

Кроме того, он взволнован. Отчаянье в сердце теснится

И понуждает его на всякий злодейский поступок.

Нет святого ему ничего. Он хищник. Дикая жажда,

Став поруганьем жены, обращает ужас в веселье.

Всюду видит он смерть и минуты последние страшно

Празднует, крови он рад и рад завыванию муки.

Злобно у наших мужчин проснулась гневная воля:

Мстить за все оскорбленья и взять под защиту остатки.

Все взялось за оружие, видя проворно бегущих,

Видя их бледные лица и робко неверные взгляды.

Всюду немолчный набат зазвучал. Ни близкое горе,

Ни опасность, ничто не могло удержать исступленья.

Мирная утварь полей превратилась в оружие смерти.

Скоро с вил и косы заструились кровавые капли.

Без пощады,