Забегая вперед, скажем, что костры, возможно, сыграли свою роль в решающий день сражения за Петропавловск.

Французский старшина 2-й статьи в повседневной судовой форме

В воскресенье, 22 августа, русскими был обнаружен первый трофей – при работах по ремонту батарей была найдена английская морская сабля.

А Юлия Завойко получила еще одно письмо от мужа:

«Будь покойна, ежели будет десант, мы его возьмем в штыки – тут наша возьмет. Живите на месте, не беспокойтесь. Хлеб мы ночью убрали, чтобы шальная бомба не заставила нас голодать. Отстоим честью, Бог поможет, сохраним русское имя и покажем в истории, как русские сохраняют честь своего Отечества. Молись за нас. Благослови детей».

23 августа в Авачинской бухте также стояла тишина. Но тишина – тревожная. На берегу понимали, что эскадра не останется зимовать на Камчатке. Уйти без решающего боя Депуант также не мог.

«Вечер 23-го августа был прекрасен – такой, какой редко бывает на Камчатке. Офицеры провели его в разговорах об Отечестве, в воспоминаниях о далеком Петербурге, о родных, о близких. Стрелковые партии чистили ружья и учились драться на штыках; все же вообще были спокойны, что, видя эти веселые физиономии этих видных, полных здоровья и силы людей, было трудно было верить, что многие из них готовятся завтра на смерть, трудно было верить, что многие, многие проводят свой последний вечер», – писал Николай Фесун.

Думали о бое и на союзных кораблях. И снова слово французскому офицеру, участнику событий:

«Военный корабль накануне битвы имеет свою характеристическую физиономию, которая удивит только того, кто знает матроса только по его грубой наружности, а не по духу, оживляющему эту преданную натуру. Не забудем, с каким жаром экипажи приняли известие о высадке, не рассчитывая ничего, лишь бы стать лицом к лицу с врагом. Вечером, по окончании приготовительных работ, матросы сгруппировались на палубе, и долго, долго слышались трогательные поручения на случай смерти, простые и наивные завещания, передаваемые с религиозною точностью. Помню, как один молодой юнга, быв на вахте, в полночь, пользуясь остальными часами, писал письмо при слабом свете фонаря. Бедное дитя было одною из первых жертв следующего дня. Матрос думает не об одном отечестве, но и о семье, которой он единственная подпора и которая рассчитывает на его бедное жалованье. Не один уснул в этот вечер с мечтой о бедной бретонской хижине на пустынном берегу или о деревне под лазоревым небом Прованса».

24 августа – «Петропавловское чудо»

В четыре часа утра 24 августа с берега заметили интенсивноедвижение на неприятельских судах. Скоро стало ясно, что готовятся десантные боты, барказы и шлюпки. Повод для беспокойства, как оказалось вскоре, был серьезным – Virago еще в половине шестого утра, имея с одного борта President, а с другого – La Forte, направился к перешейку Лаперуза.

Получив ранним утром донесение о движении союзных кораблей, Завойко приказал бить тревогу, обошел батареи и приказал командиру «Авроры» Изылметьеву подготовить три отряда вооруженных матросов в качестве подвижного резерва. Губернатор позже отмечал в рапорте:

«По первому удару тревоги вся команда была на фрегате, больные оставили госпиталь, и дух людей был вообще таков, что на одобрение мое, сказанное перед сражением 24 августа, я получил единодушный ответ: “Умрем, а не сдадимся!”»

Стояла прекрасная погода – было безоблачно, поднимался легкий бриз. Это позволило L’Euridice и Obligado поднять паруса и двигаться самостоятельно. Дольше других на якоре оставался Pique[194], поднимая, впрочем, какие-то сигналы. Как потом выяснилось, с флагманского британского фрегата свезли в десант почти весь экипаж, поэтому работать с парусами быстро оставшимся на борту фрегата матросам было крайне затруднительно.

Поскольку вначале было непонятно, где именно неприятельский десант будет свезен на берег, то 1-я стрелковая партия заняла полицию между батареей № 2 и батареей № 4.

Фрегат Pique в море

К шести часам утра Virago поставил фрегат La Forte напротив батареи № 3, а фрегат President – к батарее № 7. Сам пароход встал на якорь в некотором отдалении.

Поскольку положение дел стало несколько более определенным, 1-й стрелковой партии было приказано двигаться к главному пороховому погребу (он располагался у Озерной батареи), куда подтягивались два других стрелковых отряда, а также 15 волонтеров. Исполняя распоряжение губернатора, Изылметьев отрядил к пороховому погребу еще 33 матроса с «Авроры» под командованием лейтенанта Анкудинова и гардемарина Кайсарова.

В половине восьмого утра началась артиллерийская канонада, причем President открыл огонь, еще даже не отдав буксир на Virago и не встав на якорь.

«Был такой огонь, что весь перешеек[195] изрыт, нет аршина земли, куда не попало бы ядро. Чтобы уберечь фрегат[196] от огня противника, его отвели подальше от перешейка», – вспоминал граф О’Рурк.

Русские отстреливались, удалось даже сбить британский флаг на гафеле фрегата President. Фрегат стоял недалеко от берега, так что команда батареи № 3 била почти без промаха. Другое дело, что многие из защитников были неопытными артиллеристами, часть из которых была убита и ранена:

«…Она состояла наполовину из молодых солдат, присланных в Камчатку из Иркутска и едва привыкших управляться с орудиями», – честно признавал Завойко.

Батарея № 3 и батарея № 7, ослабленные еще в ходе предыдущего боя, были достаточно быстро подавлены, после чего с фрегатов в сторону батареи № 3 направились первые боты с десантом.

При виде приближающегося неприятеля часть прислуги 3-й батареи дрогнула, но была возвращена командиром, князем Александром Максутовым, который лично встал к орудию и повел огонь по шлюпкам. Продолжая самостоятельно наводить пушки, князь воодушевил своих новобранцев – продолжая бой под жесточайшим огнем противника, одним из выстрелов лейтенант смог прямым попаданием потопить неприятельский бот.

Союзные гребные суда остановились, а La Forte начал яростно обстреливать изредка огрызающуюся батарею, причем одно из ядер, рикошетом от ствола русской же пушки, оторвало лейтенанту Максутову руку. Лейтенант в этот момент держал фитиль, чтобы выстрелить из последнего остававшегося в строю орудия.

«Он[197] свалился в ровик, где люди укрывались от огня противника, и крикнул: “Носилки!” “Ваше сиятельство. Вы сами изволили приказать их отнести”, – ответил унтер-офицер. “Тогда шинель!” – сказал князь и упал в глубокий обморок – мы решили, что он скончался. При падении князя на судах раздалось “Ура!”. Максутов не был одет по-военному – на нем было гражданское платье», – писал О’Рурк.

Место