Поэтому не стоит списывать на пристрастность люто ненавидевшего большевиков белогвардейца свидетельство видного военачальника Гражданской войны генерал-майора А.В. Туркула. Среди взятых в плен красноармейцев, вспоминал он, «мы сразу узнавали коммунистов, и всегда без ошибки. Мы узнавали их по глазам, по взгляду их белесых глаз, по какой-то непередаваемой складке у рта. […] Лицо у коммунистов было как у всех, солдатское, скуластое, но проступало на нем это черное пятно, нечто скрытое и вместе отвратительное, смесь подобострастия и подлости, наглости и жадной вседозволенности [выделено мной. – А.С.], скотство. Потому мы и узнавали партийцев без ошибки, что таких погасших и скотских лиц не было раньше у русских солдат»610. Да, бывший начальник Дроздовской дивизии мог быть пристрастен, но ту же «жадную вседозволенность» коммунистов первых советских лет обличали (только в завуалированной форме) и активные сторонники нового строя Илья Ильф и Евгений Петров – разножанровые произведения которых являют собой энциклопедию советской городской жизни середины 20-х – начала 30-х гг.

Вот персонажи одного из двух написанных ими в 1929-м циклов сатирических новелл – «праведный коммунист товарищ Портищев» и партийный же товарищ Алладинов. Случайно ли, что первого из них – как «городского коммуниста» – даже в сельской партячейке «очень боялись и вместе с прочими крестьянами считали, что Портищев все может», «если захочет, то и деревню упразднит»? А второй открыто пользовался тем, что партийный билет «наделен удивительнейшими свойствами», что «иногда достаточно лишь раскрыть его и похлопать по нем ладонью, чтобы получить то, чего желаешь, или избавиться от того, чего не желаешь»611.

Персонажу другого цикла («Необыкновенных историй из жизни города Колоколамска»), ремесленнику Иосифу Ивановичу Завиткову приснилось, что «повстречались с ним трое партийных».

«– Тут я, конечно, хотел бежать, – рассказывал Завитков соседям, – а они стали посреди мостовой и поклонились мне в пояс.

– Партийные? – восклицали соседи.

– Партийные! Стояли и кланялись. Стояли и кланялись.

– Смотри, Завитков, – сказали соседи, – за такие факты по головке не гладят.

– Так ведь мне же снилось! – возразил Иосиф Иванович, усмехаясь.

– Это ничего, что снилось. Были такие случаи… Смотри, Завитков, как бы чего не вышло!»612

Литературный гротеск – это преувеличение, но преувеличение того, что реально существует в жизни. И в гротесковом страхе обывателей перед возможной реакцией коммунистов на рассказ о том, что их сочлены унижались перед беспартийным, следует видеть отражение того, как держали себя и что позволяли себе новые хозяева жизни.

Вот, наконец, реальные (и не требующие комментариев) высказывания тех членов ВКП(б), которые еще в начале 30-х гг. становились курсантами военных школ.

«Мы коммунисты, нас не нужно наказывать, а [нужно. – А.С.] убеждать, доказывать необходимость выполнения всякого приказания и распоряжения» – «заявления такого порядка» были «нередки» среди партийцев, зачисленных летом 1931 г. по спецнабору в Рязанскую пехотную школу и проявлявших «упорное нежелание считаться с рамками ограничения демократии в армейских условиях»…

«Подумаешь, велика вещь, опоздал на полчаса, – заявил летом 1932 г. на партсобрании курсант спецнабора Ульяновской бронетанковой школы Зверинцев, – ведь я коммунист, а раз я коммунист, то имею право опоздать. Вы привлекаете меня к партийной ответственности, но это опоздание – мелочь, вот если бы я сомневался в вопросах генеральной линии партии, тогда было бы другое дело»…

В Орловской бронетанковой школе партийцы обоих спецнаборов – и 1931 и 1932 годов – не понимали, «почему надо вставать, когда разговариваешь с командиром, почему надо подавать команду «Смирно», почему курсант должен пунктуально вставать по сигналу»; при выборах куда-то на одном из партсобраний в президиум поступила записка следующего содержания: «Отвожу его, ибо он очень требователен к подчиненным». Командир отделения коммунист Лизун обжаловал приказ командира роты, заявив, что посылать его, Лизуна, после того, как он, будучи дежурным по батальону, целые сутки не спал, в 10-часовой поход – это «офицерское отношение» к людям (на войне, справедливо замечал, донося об этом, начальник школы, приходится не спать и дольше)613…

Великий русский ученый В.И. Вернадский – постоянно интересовавшийся жизнью страны и судивший о ней по собственному опыту и рассказам своих многочисленных знакомых – еще 7 июля 1937 г. отмечал в дневнике, что «морально» «масса комунистов [Вернадский упорно писал это слово с одной «м». – А.С.]» «ниже среднего уровня»614. А ведь массовые репрессии – серьезно изменившие состав партии – тогда только начинались…

То же и с комсомольцами. Исследователи социальной истории времен нэпа выделяют как «характерное» письмо, отправленное в 1925 г. из Симбирской губернии: «Наше село имеет 2500–3000 человек, «комсомольцев» 8 чел., комсомольцев без кавычек всего 1 … Комсомольцы здесь не в почете, они … по ночам хулиганят и лакают самогон до тех пор, пока из глаз черти не покажутся» (впрочем, двух имеющихся в селе «коммунистов ненавидят больше, чем комсомольцев»). «Вы думаете, что все комсомольцы мазурики», – пытался в 1924 г. разубедить своих проживавших в Тверской губернии родителей член РКСМ краснофлотец А. Лобанов, – но и он признавал, что в деревнях комсомольцы «только и знают, что подрывать [свой. – А.С.] авторитет у крестьян»615.

В итоге в докладе командования Морских Сил РККА председателю РВС СССР М.В. Фрунзе от 15 июня 1925 г. прямо указывалось, что на обозначившееся к концу 1924-го «ослабление дисциплины» «влияли причины, вытекающие из наличия комсомольцев на флоте» (удельный вес членов РЛКСМ среди рядового состава – свыше 30 % – там был тогда раз в пять больше, чем в армии. – А.С.). В этом убеждало и сравнение дисциплинированности тогдашних краснофлотцев и красноармейцев: среди первых процент подвергавшихся дисциплинарным взысканиям был «значительно выше», чем среди вторых616. Политуправление Балтийского флота, правда, извиняюще указывало, что контингент, которым комплектуется флот, состоит из «городских комсомольцев, выросших в период Гражданской войны и хозяйственной разрухи на улице, на фабриках и заводах не работавших и не имеющих представления о производственной дисциплине, поэтому с военной обстановкой и дисциплиной они медленно осваиваются»617. Но нельзя же ожидать от советских политработников открытого признания того, что членство в тогдашнем комсомоле формировало сознание вседозволенности!

Работники ПУ РККА, характеризовавшие в феврале 1926-го молодых красноармейцев призыва 1925 года, были более откровенными: «Настроение и поведение партийно-комсомольского пополнения характеризовалось вначале стремлением перенести в Красную Армию гражданские формы и условия работы, требованиями большей «демократии»618. Проще говоря, партийцы и комсомольцы не желали подчиняться воинской дисциплине…

«[…] Члены партии, – отмечал начальник ГУ РККА В.Н. Левичев в докладе Реввоенсовету СССР от 16 августа 1925 г., – являются наиболее неисправными в отношении несения службы в переменном составе терчастей [территориальных частей. –