У кого можно научиться благородному искусству фехтования в разбойничьей шайке, в которой могли быть только беглые смерды, спросите. Еще как было у кого. Только вовсе не благородному искусству, а грязному умению быстро убивать, используя для этого все подлые приемы, какие только изощренный человеческий ум придумал за века. Не раз в нашу банду вливались бывшие наемники, стражники, иногда даже кто-то из вконец обедневших благородных присоединялся. Одни на время, другие — оставались навсегда. Ну, в смысле пока не ловили грудью стрелу, копье или чужой меч. Текучка была изрядная. Постоянным оставалось только ядро шайки, состоявшее из атамана, пяти его ближайших подручных и меня.

К шестнадцати годам я уже был опытным разбойником, участвовавшим и в нападении на купцов, и во взятии пары плохо укрепленных замков, успевшим насадить на свой меч с десяток дружинников, две пары темных и светлых эльфов и даже одного оборотня. Мы грабили всех. Только вампиров по понятным причинам не трогали. Эти твари уж очень мстительны. Так что их караваны мы пропускали, так сказать, беспошлинно. Да, была и такая форма освобождения проезжих от лишних денег — каждый купец мог заранее купить себе индульгенцию, заплатив определенную сумму. Если, конечно, знал, к кому по этому поводу обратиться. Ну, а если не знал или пожадничал, то ему оставалось только полагаться на удачу, что мы его не заметим, или на многочисленность своей охраны.

Познал я, разумеется, уже и женщин. Тут это было обязательным пунктом в программе. Победитель получал все, и их в том числе. Обычай этот в Мезинаре был укоренившимся, бесспорным и общеизвестным, и пренебречь им считалось настолько дурным тоном, что это даже никому в голову не приходило. Никто бы не понял, даже сами побежденные. Иной раз мы еще только бьемся с охраной каравана, а девушки и женщины помоложе уже стаскивают с телег какие-то туфяки, укладывают их под телегами и поудобнее устраиваются на них. И правильно делают — так лучше, чем висеть потом на борту телеги в разорванном платье. Кстати, эта традиция, да еще один местный закон потом и дали первый толчок к моему возвышению. Но об этом чуть позже.

Атаманом я стал в восемнадцать. Тут три фактора в мою пользу сработали. Во-первых, я был единственным, кто следовал принципу «сначала подумай, потом сделай». Не принято здесь так поступать было. Нормой было другое — напиться почти до потери пульса в кабаке, спуская неправедно нажитое на дороге, потом задраться с городскими стражниками (да, в городах мы частенько бывали, постоянно в лесу, как дикие звери, не сидели), врезать одному из них увесистой лавкой по голове, а утром удивляться — а чего это я в клетке сижу и за что мне сейчас руки отрубят?

Во-вторых, во мне в пятнадцать лет проснулась магия. Пользоваться я ею, разумеется, не умел, но толкнуть противника в грудь воздушным потоком или подпалить сено на телеге, вызывая этим суматоху в караване, на который мы собирались через минуту напасть, вполне мог.

Третьим фактором стала ошибка нашего атамана, который, собрав на этот раз аж целых пять десятков бойцов, решил без должной разведки напасть на добычу, которая оказалась нам не по зубам. И вообще была не добычей, а охотниками. Засада это на нас была. В крытых повозках оказался не шелк, а вооруженные до зубов стражники. В результате драпали мы уже только вдесятером и без атамана, который остался на дороге, утыканный, как еж, арбалетными стрелами. Такая вот история получилась.

— Пусть Ан (тогда мое имя было еще коротким, как и полагалось простолюдину) будет нашим атаманом! — заявил вечером того дня, когда мы, убедившись, что нас никто не преследует, остановились, наконец, на какой-то поляне и развели костер, чтобы приготовить на ужин то немногое, что оказалось у нас с собой, Друз «Обоссы ноги». — Он и магией владеет, и самый умный из всех нас. Он предупреждал, что не дело мы затеяли с тем караваном. Вот!

Остальные к Друзу прислушались и с ним согласились. Разбойником он был уважаемым, а его кличка «Обоссы ноги» означала вовсе не то, что, как можно подумать, он мочил собственные от страха. Друз вообще не знал, что такое страх. Это было для него слишком сложное чувство, чтобы его испытывать. Нет. Причина была другой. Был у него один пунктик, против которого, впрочем, никто не возражал. В этом отношении в шайке царили полная демократия и терпимость — каждый имел неоспариваемое никем право на своих тараканов в голове. Так вот. После того, как Друз своей палицей отправлял в мир иной парочку очередных противников, он зачем-то выкладывал их рядком и справлял им на ноги малую нужду. Зачем, спросите? А кто его знает. Да и какая, по большому счету, разница?

Оказанное мне высокое доверие я оправдал в полной мере. Уже через полтора года в шайке было под сотню человек. Все мы были хорошо вооружены, действовали слаженно и почти не несли потерь. Хотя брали теперь такие караваны, о которых раньше из-за их многочисленной охраны даже мечтать не смели. Был у нас свой отряд лучников, который из кустов для знакомства засыпал врагов стрелами, потом в дело вступали копейщики, на концах копий которых были специальные крюки, чтобы стаскивать с седел конных, последними в дело вступали вооруженные мечами. Они и довершали обычно разгром.

Завел я и своих прикормленных купцов, которые оптом скупали у нас добычу, поставляя взамен то, что требовалось нам, и расплачиваясь за остальное звонкой монетой.

Отдельных слов заслуживает то, как я решил вопрос с нашими базами. Раньше как мы поступали? Почувствовав, что во владениях очередного феодала мы уже настолько всем досадили, что на нас скоро устроят облаву, а проводили их обычно с собаками и сотней — другой наемников, снимались с места и перемещались в соседнее графство или баронство, где принимались за прежнее. И каждый раз нужно было гадать — превысили мы уже меру терпения местного аристократа или магистрата ближайшего города или еще нет? Еще можно тут пограбить или уже пора бежать?

Теперь мы действовали по-другому. По принципу «не гадь, где живешь». Обосновавшись во