Молодые мумии

Высшей точкой контроля над телом в том виде, как она вырисовывается здесь, является, скорее всего, получение актуальной определенности, в связи с чем писатель и философ Доминик Кессада и историк моды Фарид Шенун пишут следующее: «Мода замышляет заговор против смерти, она воспевает живого человека, но в то же время останавливает его скоротечное становление и мумифицирует, превращая в изысканный труп»[151].

Связь моды со смертью хорошо известна[152], сама сущность моды, ее эфемерность вынуждает драматурга Жана Кокто сказать: «Мода умирает молодой…»[153], а Борис Виан в своей песне привносит в нее нотку черного юмора:

Я сноб…

Еще больше сноб, чем был только что…

И, когда я умру,

Пусть меня завернут в саван от Диора!

Но в наши дни кажется, что эта связь принимает иногда очень специфический характер: мы оказываемся в парадоксальной ситуации, когда для того, чтобы не попасться в ловушку уходящего времени, можно пожелать раньше срока превратиться в мумию…

Миф о вечной молодости становится «планом» для вечной видимости молодости. В этом постепенном смещении человеческое начало больше не ценится по причине своей недолговечности, и по той же самой причине оно становится ненавистным. И тело вместе с тем, что оно выражает и передает, не подчиняясь никакому контролю, находится в постоянном изменении в зависимости от нашего психического, физического состояния, а эротическое и крайне относительное, крайне непостоянное течение времени невыносимо, его нужно остановить.

Превратиться в живой труп еще до смерти было бы головокружительным пиком определенной моды, и, возможно, по причине тревожного беспокойства, вызванного таким бессознательным проектом, мода и средства массовой информации сталкивают нас со специфическими изображениями, от которых веет ужасом. Став площадкой для изменений по воле желания, тело вызывает такое чувство бессилия перед смертью, страхом кастрации высшего порядка, что контроль над ним, будь оно мертвое или живое, был бы чистым хвастовством.

Хронопаты и танатофилы

Танатофилия витает в воздухе, и многочисленные современные полицейские сериалы, переполненные трупами или мумиями, которые должны быть расчленены и изучены, не опровергают этого: все расследования проходят в одновременно рабочей и драматической атмосфере, когда веселые и сосредоточенные судмедэксперты без лишних эмоций занимаются телом, мертвецом, ставшим простым объектом расчленения и исследования и находящимся в полной власти этих проницательных ищеек.

Таким образом, пассивность, с которой сталкивается скорбящий, исчезает, уступая место очевидному посмертному контролю над телом, к которому, после того как оно предоставит более или менее точные указания на то, что лишило его жизни, начинают относиться как к отбросам. Мы имеем дело с антиподами святых мощей, тщательно хранимых священных фрагментов, которые предположительно передают дух и силу святого.

Под предлогом требований общества в моде начинается увлечение танатофилией. Уже несколько лет тому назад Оливьеро Тоскани открыл это течение, создав несколько рекламных продуктов для компании Benetton, на одном из которых демонстрировались ягодицы, низ живота и сгиб локтя разных людей (лиц которых не было видно) с татуировками со знаком ВИЧ-позитива, сделанными фиолетовыми чернилами, метками, весьма недвусмысленно напоминающими жертв концентрационных лагерей.

Во время судебного процесса, проходившего во Франции, секретарь Национального совета по СПИДу заявил по этому поводу: «Ничто не позволяет публике расшифровать послание, содержащееся в этой рекламе. Фотографию можно понять буквально, как символ дискриминации ВИЧ-инфицированных людей». Президент Общества борьбы со СПИДом продолжил в том же духе, добавив: «Представить широкой публике послание такой ментальной сложности – значит пойти на риск».

Адвокаты, защищавшие компанию Benetton, вынуждены были сказать, что речь шла о том, чтобы «осветить не только способы заражения СПИДом, но также опасности, связанные с травлей отдельных социальных групп и их образа жизни»[154]. Такая ошеломляющая защитная аргументация предлагала поразительное упрощение, в котором были смешаны социальные группы, тяжелая болезнь и приемы травли.

Итак, почему же мода и реклама могут позволить себе использовать серьезные жизненные проблемы таким двусмысленным образом? Не выльется ли такая пограничная мода в своего рода очарование тем, что породило в реальной истории агрессию по отношению к телу и его смерть в жестоких условиях концентрационных лагерей и геноцида? Несмотря на энергичное отрицание задействованных в этом процессе эксгибиционистских и вуайеристских влечений, не делается ли тут ставка на скрытый проект: демонстрацию телесного обольщения садизмом и смертью через изображение живого трупа?

Многие в этом уверены, и одна журналистка, бравшая интервью у молодой драматической актрисы Изабель Каро после того, как та снялась для рекламы фирмы Nolita, озаглавила свою статью так: «Тень ее самой», с самого начала упомянув о «скелетообразном, преждевременно состарившемся теле» этой молодой анорексичной женщины, говорящей, что она «была на грани смерти».

Автор особо отмечает крайнюю хрупкость и одиночество этой «женщины-ребенка» ростом 1,62 м и весящей 32 кг, которая признается, что не сожалеет о том, что позировала для постера «Нет анорексии»: «Я приняла участие в этой рекламной кампании, чтобы вызвать шок, чтобы что-то сдвинулось с места»[155]. Эта словно поглощающая ее тень болезни, акцентированная очень характерным блеском глаз, демонстрируется Тоскани на стенах итальянских городов, и тем, кто ее видит, предлагается, из осторожности, самим сделать выводы.

С вводящей в заблуждение псевдоискренностью нас хотят уверить, что взгляд – это побуждение, которое можно было бы приручить нашей сознательной волей, и он не способен забрести на смертоносный уровень. Например, приучить нас к крайней худобе, подготавливая почву для того, чтобы мы проследили связь между худобой и известностью. После обезличенного и татуированного тела на плакатах красуется обнаженная натура, которая сменяется обнаженным скелетом… Что теперь отбрасывает тень на моду?

Циничные игры?

Не пересекаются ли эти провокации моды с меланхоличным фоном, характерным для нашей культуры, которая, впрочем, легко может приспособиться ко всем отклонениям по причине разочарования в собственных проектах и отказа цивилизации от того, что в ней не поддается контролю? И снова модная реклама может помочь нам составить представление о тревожных неполадках в духе времени.

Совсем недавно было совершенно невозможно представить себе, чтобы человек, занимавший пост президента крупной мировой державы, стал сниматься в рекламе, как звезда шоу-бизнеса (чтобы генерал де Голль позировал для детского фонда, чтобы президент Миттеран рекламировал роскошный отель, где подписывали европейский договор,