Иосиф Виссарионович Сталин

1930-е

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1650. Л. 19 об.]

В то же самое время резкое нарастание роста напряженности будет иметь место в непосредственной близости от границ СССР. Объектом внешнего давления окажется Литва. Германия будет добиваться преференций разного рода для немецкого меньшинства в Мемельском крае, а Польша требовать отказа от Вильно и Виленского края.

В марте Литва получила польский ультиматум из 14 пунктов. Польша добивалась установления дипломатических отношений, от чего в предшествующий период отказывалась Литва из-за оккупации Польшей в 1920 г. Вильно и Виленского края. Установление дипотношений означало бы признание Литвой аннексии Вильно. Нелишне напомнить, что упоминание Вильно был внесен в конституцию Литовской Республики в качестве столицы. Соответственно Польша требовала исключения из конституции этого пункта, подписания конвенции о гарантиях польскому национальному меньшинству в Литве, предоставления льгот в Клайпеде (Мемеле), свободы польскому транзиту и др., в случае отказа Польша угрожала применить силу. 18 марта, то есть на следующий день после начала событий, Москва выступила с заявлением, что Советский Союз заинтересован в сохранении независимости Литвы и выступает против развязывания войны. Великобритания и Франция выступили с аналогичными заявлениями. Польша смягчила содержание ультиматума, ограничившись требованием установить дипотношения и открыть границы для передвижения и связи. Уже на следующий день литовское правительство приняло условия польского ультиматума[1659].

Не успеет обозначиться перспектива урегулирования польско-литовского кризиса, как Литва подвергнется дипломатической атаке со стороны Германии. 25 марта Литва получила от Германии перечень из 11 претензий к ее действиям в Мемельском крае, нарушавшим так называемый Мемельский статут, права и свободы местного немецкого населения. Мюнхенское «урегулирование» развязало руки Германии, которая не замедлила продемонстрировать малым странам Восточной Европы, «кто в этом флигеле европейского дома хозяин». 5 октября Литва получила напоминание о необходимости решения вопросов в Мемельском крае, не оставлявшее сомнений в устремлениях Германии на востоке.

И хотя Советский Союз не имел общей границы с Литвой, как и в случае с Чехословакией, судьба этого государства чрезвычайно заботила советское руководство, ибо утрата ею фактической или, тем более, формально-юридической независимости означала переход в качественно новую фазу формирования на западных границах СССР блока недружественных государств. 19 ноября временный поверенный в делах СССР в Германии Г.А. Астахов, сообщая в Москву о германских устремлениях на литовском направлении и их перспективах, подчеркивал: «Остается невыясненным, ограничатся ли немцы захватом Мемеля, или вопрос стоит о Литве в целом»[1660].

Как выяснится довольно скоро, вопрос стоял не только о Литве. Осенью 1938 г. напряжение возникло на неожиданном — польском — направлении. К этому времени Польша была связана с Германией Декларацией о неприменении силы, имевшей характер договора, а также и польско-германским экономическим соглашением. Но и над Польшей начали сгущаться тучи. Сближение Польши с Германией, очевидные устремления Великобритании и Франции по умиротворению Германии, видимо, дали основание Гитлеру рассчитывать на большее. 24 октября Германия предложила Польше согласиться с включением Данцига в свой состав, разрешить постройку экстерриториальных железной и шоссейной дорог, а также вступить в Антикоминтерновский пакт. В ноябре 1938 г. Политбюро одобрит продление советско-польского договора о ненападении от 1932 г.[1661] Сближение Германии и Польши, происходившее на протяжении 1930-х гг. и сопровождавшееся яркими демонстративными акциями, вызывало растущее беспокойство советского руководства, поэтому пролонгация польско-советского договора, видимо, представлялась Кремлю важным фактором обеспечения безопасности границ Союза ССР. Теми же соображениями, судя по всему, руководствовались и польские лидеры в условиях назревавшего германо-польского конфликта, решение по которому польскому руководству еще предстояло выработать. В свою завершающую фазу восточноевропейский кризис вступит в следующем 1939 г. …

* * *

Со времен Гражданской войны турецкий вопрос был одним из центральных в европейском послевоенном урегулировании. Он оставался одним из центров внимания со стороны руководства СССР, а отношения с Турецкой Республикой с течением времени приобретали все более важное значение для европейской и ближневосточной политики Москвы. В декабре 1925 г. был подписан советско-турецкий договор, в соответствии с которым стороны обязались соблюдать нейтралитет по отношению друг к другу в случае военного конфликта с третьей стороной, воздерживаться от нападения друг на друга и от участия в союзах, направленных друг против друга, и т. д. В декабре 1929 г. этот договор был пролонгирован, в марте 1931 г. на принципах наибольшего благоприятствования подписан договор о торговле и мореплавании.

Турция, между прочим, являлась одним из первых направлений советского экспорта высокотехнологичного оборудования. В 1932 г. советское правительство предоставило Турции кредит в размере 8 млн американских долларов для приобретения в СССР новейших машин и промышленного оборудования. Этому будет предшествовать подписание в 1931 г. советско-турецкого торгового договора, который расширял возможности, имевшиеся по договору 1927 г. Впрочем, преувеличивать успехи советской внешнеэкономической деятельности на турецком направлении не стоит. Советский экспорт из Турции в СССР в апреле — июне 1938 г. составлял лишь 2,16 % от общих показателей, а импорт из СССР — 1,96 %[1662].

В конце 1934 г. начались не слишком «внятные» консультации сторон по вопросу о подписании двустороннего пакта о взаимной помощи. Советская дипломатия считала Анкару инициатором этих переговоров. Так, во всяком случае, будет представлять эту ситуацию наркому иностранных дел СССР М.М. Литвинову полпред СССР в Анкаре. Согласно этому сообщению, министр иностранных дел Турции Т. Арас сделал такое предложение полпреду СССР в Турции Л.М. Карахану. Согласно этому пакту, «в случае нападения на проливы мы помогаем Турции защищать их, а в случае нападения на нас турки закрывают Проливы, и мы помогаем защищать их».

В июне — июле 1936 г. в г. Монтре (Швейцария) состоялись переговоры и по их итогам была подписана новая конвенция о режиме черноморских проливов (Босфор и Дарданеллы). Как докладывал в Москву полпред СССР в Анкаре, 12 июня, за десять дней до их начала, Турция устами своего министра иностранных дел Т. Араса «коснется пакта о взаимопомощи» и даже предложит часть советского флота «держать в Смирне (Измире) или на другой базе, так как эффективность его помощи будет больше на подступах к Дарданеллам». Очевидно, что эти консультации имели целью заручиться поддержкой Москвы на переговорах в Монтре[1663]. Содержание и ход этих консультаций в течение 1934 — первой половине 1936 г. остаются не вполне проясненными и требуют дальнейших исследований. Как бы там ни было, в ходе переговоров в Монтре Литвинов направил Сталину шифротелеграмму, в которой убеждал того в том, что ему удалось добиться гарантий, что советские корабли никогда не получат отказа в проходе через черноморские проливы. Сталин оставил ироничную пометку на этой шифровке: «ха-ха». Он выразил тем самым, вероятно, недоверие к турецкой благожелательности