— Кто там? — раздался недовольный сонный голос.

— КГБ! — крикнул в ответ Устинов. — Открывай! Дом окружен!

Из-за двери послышалось удивленные матюги.

— Ща гранату кину! — пообещал Устинов.

— Чего? — удивился голос. Дверь приоткрылась, в проём высунулась голова с взъерошенными волосами:

— Удостоверение покажь!

Удостоверение никто, конечно, показывать не стал. Только дверь приоткрылась, как несколько рук вцепились в неё, рывком потянули на себя. Открывавшего ловко выдернули на улицу и уложили на землю лицом вниз, предварительно завернув руки за спину и сковав их наручниками. Четверо оперов рванули в дом.

Оттуда донеслись крики, ругань, звуки ударов, грохот сломанной мебели, звон битой посуды.

Первой на улицу показалась девушка в рваном платье — оперативник вывел ее, заломив левую руку назад. Правая до локтя была в гипсе. Сотрудник, невзирая на её пол и состояние, жестко швырнул на землю, наступил ногой на спину, прижимая к земле.

— Лежать, сука! Башку прострелю! — пригрозил он и пояснил Устинову. — Чуть шило мне в бок не воткнула.

— Ну, и валил бы её! — громко ответил Устинов, работая на публику. — У нас приказа их брать живыми нет.

Мужик, лежавший на земле, тот, который открывал дверь, звучно с душой выругался. Девушка жалобно заныла:

— Начальник, ну откуда я знала, что ты мент?

— Молчать, суки! — грозно сказал Устинов. — Миронова, руки за голову! И так их держи, а то раком головой в стенку поставлю. Вторую сломаю!

Из дома вывели еще двоих — так же, в скрюченном положении, заломив руки за спину.

— Так, — демонстративно обрадовался Устинов. — Гражданин Ботковели Григорий Иванович, он же Гриша Фарт собственной персоной. Отлично! Почти вся компания в сборе.

Из дома оперативник вынес пару стульев, один протянул Устинову. Денис поставил стул возле головы лежащего на земле уголовника.

— Где Строганов, а? — спросил он. — И Собачкин? Не молчи, Григорий Иванович, а то ведь вы ж не в СИЗО поедете, а к нам. А у нас тоскливо…

— Ты предъяву кинь сначала, начальник! — попросил, повернув голову вор. — А то ни постановления, ни ксиву не показали. Не по закону.

— Предъяву? — удивился Устинов. — Предъяву ты у своих уголовников требовать будешь. Во-вторых, я тебе не мент. Совсем не мент. А ты не арестованный. Ты сейчас язык. Вопрос слышал? Или тебе коленку прострелить? Где Строганов и Собачкин? Повторять не буду.

Он взвел курок. Устинов пугал. Патрона в стволе не было. Курком можно было щелкать до бесконечности. Только Фартовый этого не знал.

— Барбос сбежал, Кузьма Строгий в больничке, — поспешно ответил он.

— Подробности! — потребовал Устинов.

— У Кузьмы руки сохнуть стали от локтей и ниже, — сообщил уголовник. — Вчера на скорой в областную отвезли. А Барбос слинял. Куда, не знаю, не интересовался.

— Чего это у Кузьмы вдруг руки болеть стали? — ухмыльнулся Устинов. — Дрочил что ли много?

Он нагнулся над Гришей и вполголоса повторил:

— Что там у него за болячка?

— Не знаю, гражданин начальник, — так же вполголоса ответил Гриша Фартовый. — Только руки вдруг стали сохнуть и чернеть, не пойми от чего. Лежал, от боли выл. Чуть в петлю не залез. Не веришь, съезди к нему, он в неврологии лежит.

— Ладно, вставай! — сказал Устинов. — Помогите ему!

Двое оперативников подхватили уголовника под руки, поставили на ноги.

— Пошли, побеседуем!

Один из оперативников, Игорь Ершов завел уголовника в дом, усадил, не снимая наручников, за столом, сел рядом. Напротив него сел Устинов.

— Поговорим, Григорий Иванович?

— Поговорим, — отозвался вор. — Отчего не поговорить?

Разговор затянулся на час с лишним. Коллеги Устинова во дворе откровенно скучали. Лежащие на земле Ксюха Шило, Дима Молдаван и Студент сначала попытались повозмущаться, чтобы им хотя бы разрешили сесть, но получив по паре пинков по ребрам (девица исключением не стала) успокоились и только изредка выдавали реплики, на которые внимания никто не обращал.

Устинов вышел во двор, мрачно огляделся кругом и скомандовал:

— Сворачиваемся. Этим, — он указал на лежащих на земле мужчин, — наручники снять.

Следом за ним появились Ершов и Григорий Ботковели без наручников. Но если бы кто-нибудь из его знакомых видел бы Гришу Фартового сейчас, то дал бы однозначное заключение: уголовник был сильно напуган. Оперативники потянулись на выход. Ксюха, Студент и Дима Молдаван осторожно, не торопясь, поднялись на ноги. Девица присела на стул, на котором раньше сидел Устинов. Они с удивлением, открыв рты, посмотрели, как их авторитет, вор в законе Григорий Ботковели по кличке Гриша Фарт, за считанные недели подмявший под себя целый регион, провожает чекистов, мало того, что-то им еще и рассказывает с непонятным робким видом.

Чекисты скрылись за забором. Взревели двигатели машин, увозя оперативников. Уголовник тихо прикрыл калитку, бросил злой взгляд на мёртвую собаку, направился к дому. У крыльца он с непонятной злобой с размаху врезал Ксюхе по морде, сшибая её со стула, ногой ударил Студента, махнув в сторону собачьей будки:

— Мухой убрал!

Ухватил за шиворот и потащил в дом Диму Молдавана.

Ксюха села на землю, закрыла лицо руками и от обиды заревела навзрыд.

Спустя час.

Кабинет начальника Управления КГБ.

— Докладываю, товарищ генерал! — официально заявил майор Устинов, сидя за приставным столом в кабинете начальника УКГБ. — Гриша Фарт нашего Колдуна ни по фото, ни по описанию не опознал. Всякое знакомство с ним отрицает. И, похоже, не врёт. В то же время вор в законе не помнит при каких обстоятельствах Миронова по кличке Ксюха Шило сломала правую руку, сбежал Собачкин по кличке Барбос, а также не знает причины, почему у Строганова начали отсыхать руки.

— Ну, и какая твоя версия? — улыбаясь, поинтересовался Киструсс.

— Наш колдун был у них в гостях! — заявил Устинов. — Стопроцентно был. Ксюха Шило, видимо, попыталась его достать шилом, на это она мастерица. Колдун сломал ей руку в районе кисти. А вот со Строгановым я предполагаю сложнее было. Видимо, Кузьма Строгий попытался подстрелить нашего пацана, вот и получил своё.

— Понятно! — весело отозвался Киструсс. Он нажал кнопку селектора, попросил бессменную секретаршу Елизавету Ивановну сварить две чашки кофе.

— Давай туда! — предложил он. — Кофе будешь?

— Буду! — согласился Устинов.

В