— Ты что, глухая? — мужчина встряхивает меня за плечо, и я вскрикиваю от боли. — Сумку давай, быстро!

— Нет, — говорю я, и собственный голос кажется мне чужим. — Пожалуйста, отпустите меня. Я беременна…

Он смеется, и смех этот звучит страшно в ночной тишине.

— А мне что, дети твои нужны? Мне деньги нужны. Давай сумку, и разойдемся по-хорошему.

Сумка… В ней документы, банковская карта, телефон, ключи от квартиры. Если я отдам ее, как я попаду домой?

— Пожалуйста, — пытаюсь я уговорить его. — Возьмите деньги, но оставьте документы. Мне нужны ключи, чтобы попасть домой…

Но он уже не слушает. Резким движением хватает ремешок моей сумки и дергает на себя. Я инстинктивно не отпускаю, ведь в сумке все самое важное.

— Отпусти! — рычит он и дергает сильнее.

Мы перетягиваем сумку, как канат. Ремешок врезается в мое плечо, причиняя острую боль. Я чувствую, как он вот-вот порвется.

— Помогите! — кричу я что есть силы. — Помогите! Грабят!

Голос срывается, эхо отражается от стен домов и замирает в пустоте. Окна в домах светятся, за ними живут люди, но никто не выходит, никто не смотрит из окон. Словно мой крик растворился в ночи, не достигнув ничьих ушей.

— Заткнись! — шипит грабитель. — Все равно никто не придет. Тут такое каждый день.

И в его словах есть страшная правда. Этот район, эти дворы… Здесь действительно могут не обратить внимания на чужую беду. Каждый сам за себя.

— Помогите! — кричу я еще громче, уже в отчаянии. — Люди, помогите! Пожалуйста!

Звуки моего голоса кажутся такими слабыми в огромной ночи. Они тонут в шуме ветра, в далеком гуле машин, в звуках чужой жизни за окнами. Кто услышит? Кто придет?

— Максим! — кричу я в никуда, хотя понимаю, что это бессмысленно. — Максим, где ты⁈

Горячие слезы текут по щекам. Я чувствую их соленый вкус на губах, они смешиваются с каплями февральского дождя, который начинает моросить.

Грабитель дергает сумку еще раз, с такой силой, что я теряю равновесие. Ноги скользят по мокрому асфальту, и я пытаюсь удержаться, но беременность делает меня неуклюжей. Тело не слушается, центр тяжести смещен.

— Отдай уже! — злится он. — Что ты как дура вцепилась?

Но я не могу отпустить. В сумке вся моя жизнь — документы, деньги, ключи. Без них я не смогу попасть домой. Я буду бродить по темным улицам, беременная и беспомощная.

— Нет! — всхлипываю я.

Он смотрит на меня с презрением и вдруг отпускает сумку. Я облегченно вздыхаю, решая, что он передумал. Но это длится всего секунду.

Он заносит руку и толкает меня в грудь — резко, жестко, со всей силы. Толчок такой неожиданный и сильный, что я даже не успеваю приготовиться.

Лечу назад, теряя равновесие. Руки инстинктивно тянутся к животу, пытаясь защитить малыша. Время замедляется, и я чувствую каждую долю секунды падения.

Падаю на спину прямо на холодный, мокрый асфальт. Удар такой сильный, что на мгновение в глазах темнеет. Боль пронизывает все тело — спину, плечи, голову. Но страшнее всего то, что удар приходится на поясницу, и волна боли прокатывается к животу.

— Нет… — шепчу я, лежа на земле. — Нет, пожалуйста…

Холод от асфальта проникает через одежду. Февральская слякоть просачивается под куртку, пачкает волосы. Я чувствую, как вода стекает по шее, но это неважно. Важно только одно — живот.

Там, внутри, мой малыш. Четыре месяца я берегла его, разговаривала с ним, планировала наше будущее. Мы с Максимом уже придумали имя, купили первые детские вещички, обустроили детскую. И вот теперь…

Грабитель наклоняется надо мной и хватает сумку. Я пытаюсь удержать ее, но сил уже нет. Пальцы не слушаются, в глазах плывет.

— Вот так-то лучше, — довольно говорит он, перекидывая ремешок через плечо. — Надо было сразу отдавать.

Он разворачивается и быстро уходит, его шаги удаляются по переулку. Шлеп-шлеп-шлеп, все тише и тише, пока не растворяются в ночи.

А я лежу на холодном асфальте одна.

Пытаюсь встать, опираясь на локти, но резкая боль пронизывает живот. Она такая острая, что я вскрикиваю и снова падаю на спину.

Что-то не так. Что-то очень не так.

Боль не проходит, а наоборот, усиливается. Она разливается по всему животу волнами, каждая сильнее предыдущей. Такой боли я никогда не чувствовала. Это не похоже на обычные недомогания при беременности.

— Помогите, — шепчу я, но голос почти не слышен. — Кто-нибудь, помогите мне…

Пытаюсь позвать громче, но боль отнимает дыхание. Каждый вдох дается с трудом, в груди жжет. Кажется, что воздуха не хватает, что я задыхаюсь.

А боль все усиливается. Она приходит схватками, накатывает и отступает, накатывает и отступает, как морские волны. И с каждой новой волной становится хуже.

Малыш… Что с моим малышом?

Кладу руки на живот и чувствую, как он напряжен, твердый. Это неправильно. Так не должно быть. При нормальной беременности живот мягкий, податливый. А сейчас он как камень.

— Нет, — шепчу я сквозь слезы. — Пожалуйста, нет. Все будет хорошо. Все будет хорошо…

Но боль не слушает моих просьб. Она живет своей жизнью, терзает мое тело, забирает последние силы. Я чувствую, как что-то теплое и влажное растекается между ног, пропитывает одежду.

Кровь.

Паника окончательно завладевает мной. В ушах шумит, перед глазами плывут черные пятна. Это не может происходить. Не со мной. Не с нами.

— Максим, — плачу я в пустоту. — Максим, помоги мне. Где ты?

Боль становится невыносимой. Она заполняет все мое существо, не оставляя места ни для чего другого. Ни для мыслей, ни для надежды, ни для страха. Только боль, чистая и безжалостная.

Мир начинает расплываться по краям. Звуки становятся далекими и нереальными. Холод от асфальта больше не чувствуется, его заменяет странное оцепенение.

Последнее, что я вижу перед тем, как провалиться в темноту — это тусклый свет фонаря где-то далеко впереди. Он мерцает, как звезда, недостижимая и равнодушная.

И я понимаю, что теряю сознание. Здесь, на холодном асфальте, в луже собственной крови, одна в целом мире.

— Малыш… — это последнее слово, которое я шепчу перед тем, как темнота поглощает меня