— Это ненастоящее все. Ты это придумал, чтобы я поверила, — с усилием говорю я, хотя в глубине души знаю, что это не так.

— Ты можешь сама поискать информацию про него в интернете. Дома в твоем распоряжении и ноутбук, и телефон. Телефон мы, кстати, купили тебе новый. Симкарту тоже восстановили.

Папа не врет.

А Глеб врал.

— Рейнгард не хотел тебя отпускать, — со вздохом сообщает папа. — Я только недавно нашел способ на него выйти — через его бывших друзей. К сожалению, данных о том, где именно он живет, нет ни у кого. И засечь невозможно. Постарался спрятаться, сукин сын. Я предлагал ему деньги, предлагал… возможности, но он не захотел. Ему нравилось, что я мучаюсь и переживаю за тебя.

— Зачем ему, чтобы ты мучился?

— Все очень банально, милая. Месть. Я сыграл значительную роль в том, чтобы Рейнгард за все свои грешки сел в тюрьму, а не отделался условным сроком. Вот он и нашел способ расплатиться. Ударил по самому больному.

Мир застывает вокруг меня, а потом осыпается в мелкую крошку.

Это хорошее объяснение.

В него укладывается все.

Все…

— Поехали домой, милая, — просит папа.

И я медленно киваю.

Глава 21

Мама встречает нас на крыльце. С поджатыми губами.

Кажется, в отличие от папы, она мне на шею бросаться не будет.

Что ж. Переживу.

— С прошедшим днем рождения, — сухо бросаю я и прохожу мимо нее.

— А поздороваться ты не хочешь? — летит мне в спину. — Куда делись твои манеры?

— Милая, — шипит ей папа. — Давай как-то поаккуратнее! У нее стресс.

— А у меня не стресс?! У меня не стресс?! Я одна все на себе тащу, я одна должна все решать, а ты вечно запрешься в кабинете…

Родители ругаются?!

Неожиданно.

Я думала, они всегда друг с другом соглашаются.

Будь у меня больше сил, я бы, может, даже осталась и послушала этот перформанс, но не сегодня. Меня хватает только на то, чтобы подняться по лестнице на второй этаж, вяло улыбнуться горничной Маше, которая попадается мне навстречу, и упасть на аккуратно заправленную кровать в своей комнате.

Как будто никуда и не уезжала.

Как будто ничего не было: ни Глеба, ни нашего брака, ни дома в глуши, ни Джека, ни чая, пахнущего травами, ни огромного звездного неба над головой…

Может, мне все это приснилось?

Я закрываю глаза и устало думаю, что это был бы лучший вариант из возможных.

Сон у меня тяжелый, мне душно, я постоянно ворочаюсь и никак не могу найти удобное положение.

Одеяло слишком греет, но без него холодно. Модная и полезная для шеи подушка, набитая гречневой шелухой, отвратительно шуршит и бесит. А еще из моего шкафа с коллекцией парфюмерии раздражающе пахнет духами.

Зачем я их держу прямо в спальне? Разве я не чувствовала раньше, как они воняют?

Под утро я наконец проваливаюсь в глубокий сон и, выныривая из него, сонно шарю рукой вокруг себя. Где этот чертов лесоруб? Мне нужны обнимашки. Мне нужны его горячие руки, его колючая борода и его шумное дыхание рядом.

Куда он опять свалил с утра пораньше?

Собаку выгулять?

— Глеб, — бормочу я.

И просыпаюсь.

Вокруг меня моя комната, знакомая до последней царапинки на венецианской штукатурке. И даже моя одежда лежит все в том же живописном хаосе, в котором я ее оставила, когда убегала. Горы одежды.

Куда мне столько? Мне даже за несколько лет всего этого не сносить. Только если я буду переодеваться по двадцать раз за день.

Я иду в свою ванную комнату и достаю из шкафчика новый набор косметики взамен утонувшего. Включаю подсветку и критично изучаю в огромном зеркале состояние своей кожи.

Лучше, чем можно было ожидать. Даже мелкие высыпания, которые, вопреки всем процедурам у косметолога, всегда были у меня на ключицах, куда-то делись.

Я неторопливо умываюсь и мажусь кремами и сыворотками из всех своих баночек и мысленно признаю, что этого мне все-таки не хватало. Наверное, в каком-то виде это медитация — успокаивающий ритуал не столько для кожи, сколько для психики.

И если бы я осталась с Глебом в его доме, я бы убедила его рано или поздно отвезти меня в магазин и купить мне новые средства для ухода. И попросила бы сделать мне еще одну полочку в ванной, а еще…

— Стоп, — хрипло говорю я, глядя в зеркало на свое лицо. Что-то в нем все же неуловимо поменялось. — Хватит об этом думать.

Я выхожу из ванной и испуганно вздрагиваю. На кровати сидит мама.

— Доброе утро, — сдержанно говорит она.

— Утро, когда без разрешения заходят в твою спальню, не может быть добрым по определению.

— Ты спала больше двенадцати часов.

— И что?

— Ты моя дочь. И я за тебя переживаю.

— Мне сделать вид, что я тебе верю, мам? — устало спрашиваю я. — Или мы обойдемся без всех этих красивых слов и сразу перейдем к тому, зачем ты сюда пришла?

Она театрально вздыхает и смотрит с печальным укором, но на меня это больше не действует.

Что-то поломалось в тот момент, когда мама не моргнув глазом вышвырнула меня из дома. Когда посчитала меня товаром. А не человеком.

— Ты вообще нас когда-нибудь любила? — вдруг спрашиваю я. — Меня, Нюту…

— Что за оскорбительные вопросы?

— Ты ей писала, после того как она уехала? Звонила? Как у нее вообще там дела? Тебя это разве не интересует? — с болезненным любопытством продолжаю я.

— Я тебя не понимаю. Поправь меня, Леля, если я ошибаюсь: ты что, уже готова простить сестру, которая поломала всю твою жизнь?

— Но ведь мою жизнь. Не твою. Для тебя она все еще дочь.

— Если бы эта