Его ладонь скользнула ниже — по животу, по трепещущей, натянутой коже — и я вся затаилась, потому что знала, куда он идет. Знала — и хотела этого, как ни разу раньше.

Он коснулся между моих ног — пальцами — туда, где было уже слишком влажно, слишком чувствительно. Скользнул по складкам, легко, дразняще, задевая клитор, и я втянула воздух резко, почти сдавленно.

Леша отстранился на полсекунды — лишь настолько, чтобы мы соприкоснулись носами, его дыхание обжигало мои губы. Его рот чуть приоткрыт, глаза сверкают дикой жаждой. Он снова провел двумя пальцами вверх и вниз — медленно, уверенно, нажимая на клитор, и тогда сжал мою шею чуть крепче.

— Нехватает воздуха? — прошептал он мне на ухо, ускоряя движения пальцев, чуть сильнее надавливая. Его голос был хриплым, как будто он сам держался на последнем издыхающем контроле. — Представляешь, как его нехватало мне?

И в тот момент он ослабил хватку на шее, и я резко вдохнула, глубоко, как будто всплыла с глубины. Все тело затрепетало — ноги дрожали, руки потеряли силу. Он продолжал — пальцы двигались быстрее, уверенно, с напором, нажимая на клитор, сжимая его между ними, будто точно знал, что делает, будто знал мое тело лучше меня самой.

— И до сих пор такая же мокрая для меня, — хрипло прошептал он, не отводя взгляда.

— Пожалуйста… — вырывается у меня хрипом. Я сама не знаю, чего прошу. Может, чтобы он не останавливался. Может — чтобы он наконец разорвал меня до конца. Или чтобы спас. Или наказал.

Его взгляд становится тяжелее, темнее. Он опускает глаза на мои губы, будто собирается снова впиться в них — но вместо этого склоняется, проводит носом по щеке, вдыхает глубоко, как зверь, что запомнил мой запах на всю жизнь.

— Пожалуйста, что? — голос низкий, с хрипотцой, как шорох стали по бетону.

Я не успеваю ответить. Его пальцы — два — резко входят в меня, глубоко, до самого упора, и воздух вырывается из груди: беззвучный стон, губы раскрываются, глаза распахиваются. Я выгибаюсь, вцепляюсь в его плечо, будто только это и держит меня на месте.

Большой палец остается на клиторе — кружит, надавливает, медленно, как будто дразнит, и в то же время — точно знает, как добраться до центра огня.

Он начинает двигать пальцами — медленно, с силой, входя и выходя, как будто хочет прочувствовать каждую черту моей плоть внутри. До самых костяшек. Ритмично. Жестко. Неотвратимо.

А вторая рука все еще на моей шее. Держит крепко. Управляет дыханием. Большой палец поднимается к подбородку, слегка надавливает с каждым толчком — как будто метит мои стоны, командует, когда и как мне дышать.

— Пожалуйста… — выдыхаю снова, и голос срывается — рвется из глубины. — Не останавливайся… Черт, не останавливайся…

Он усмехается, чуть хрипло, но без насмешки — в этой улыбке столько тьмы, столько желания, столько ярости.

— Не остановлюсь, пока не начнешь дрожать, как тогда в сарае. Помнишь?

Я задыхаюсь. Его пальцы становятся быстрее — резче. Он двигает ими, надавливая на чувствительные стенки внутри.

— Ты до сих пор такая же тугая… черт, как будто для меня закрыта была все это время. Он кусает мочку уха, прикусывает — и снова шепчет, почти рычит: — Такая же… и все равно чужая. Что тогда, что сейчас. Не моя, — хрипло процедил он. И в этот момент — последний, резкий толчок — я взрываюсь, сгораю у него на пальцах, словно под его злобной властью. Мой стон разлетается по комнате, хриплый, бессильный. Но даже в этом моменте между нами — холод, натянутая струна, чужая, как трещина сквозь сердце.

Мы смотрим друг на друга. В глазах — тяжелое дыхание, пульсация от страсти и пустота от слов. Его пальцы все еще во мне. Я чувствую их. Но уже не как ласку. Как упрек. Как выстрел.

— Может… ты просто не знал меня. Ни тогда. Ни сейчас, — выдыхаю я. Едва слышно. Словно отдаю этот остаток правды сквозь разбитое стекло.

Он медленно вытаскивает пальцы. Мое тело дрожит — но уже не от удовольствия. От унижения. От злости, которая просыпается в костях, как холод после ожога. Он упирается ладонями в стол — по обе стороны от меня. Обложил меня. Но не держит. Просто давит своим молчанием.

— Нет, Кать… — он говорит спокойно. — Тогда точно знал. Сейчас… даже стоны чужие. С ноткой предательства.

Мое сердце сжимается, словно его слова обернулись кулаком. Я чувствую, как волна злости накрывает меня, как обида вгрызается под ребра, как будто я голая не только телом — но и душой. И он тычет в это грязными пальцами.

В его глазах — снова голод. Но уже не про желание. Про месть. Про ту ярость.

— Только фигура осталась. Сексуальная, да. Классные сиськи. Хороший ротик. — Он небрежно проводит большим пальцем по моим губам, как будто я — просто вещь. Использованная. И больше не интересная.

Я резко дергаю голову в сторону, едва не кусаю его палец, злость вскипает, как кипяток в венах. Он ухмыляется — ехидно, холодно.

— Но трахать я буду точно не тебя сегодня, — бросает он, как плевок.

Моя ладонь летит сама. Громкий, четкий звук пощечины — как выстрел в комнате. Его голова слегка дергается вбок. Он даже не попытался остановить мою руку. Он знал. Он хотел этого. Провоцировал.

— Значит, и не прикасайся ко мне руками, которыми трогаешь шалав в подворотне! — процедила я, чувствуя, как голос дрожит от злости, но остается резким, хлестким, как удар плетью.

Он усмехается, качает головой, будто ему весело. Будто моя боль — это сериал, который он уже смотрел, но все еще наслаждается повтором.

Молча накидывает футболку, не глядя на меня. Идет к двери. И каждый его шаг — как плевок в мое нутро.

Глава 24

Леха

Сигарета догорела до фильтра, обожгла пальцы, я скривился, выбросил ее в лужу и раздавил каблуком, дым еще секунду повис в воздухе, будто не хотел отпускать, но и ему пора было сдохнуть. Возле гаражей на Зареченке всегда тянуло ржавчиной, маслом и чьими-то прокисшими жизнями, тут пахло временем, которое никто не собирался чинить или спасать. Я распахнул железную дверь, петли скрипнули так, что уши резануло, внутри, как я и думал, сидели Серый и Костя. Они уже ждали, хмурые, каждый в своей позе, но оба напряженные, как пружины, готовые сорваться.

Я кинул на них взгляд. Серый, как всегда, сидел,