Майс отложил недоеденное яблоко:

– Как бы объяснить... Кто-нибудь из вас варил соль?

Стайни кашлянул и склонился над жареной рыбой.

А Майс продолжил увлечённо:

– Этот раствор, для выпаривания... в нём специально ещё растворяют каменную соль, для полного насыщения. Казалось бы, глупость такая: растворять, чтобы потом вновь выпаривать... а вот нет! К этим кристалликам другие потянутся, вместе на дно осядут... Думаю, не зря выпустили из тюрем разбойников! К ним другие разбойники потянутся, прилипнут, в шайки собьются... Тут их стража и возьмёт. Разом.

– Очень уж хитро́, как сказала улитка лисе, – фыркнула Айри. – Думаю, разбойники просто дали кому надо на лапу.

– Может, и так, – кивнула Гекта. – А только жизнь в Энире пошла другая. Прежде у нас хватало и ворья, и жуликов... ну, следи за кошельком и не давай свиристеть себе в уши – и будет у тебя всё в порядке. Драки бывали частенько – но это уж как везде, у пьяных кулаки чешутся. Убийства – редко, из ревности или по нечаянности. Вот одного торговца родня отравила ради наследства... оно, конечно, злодейство, а всё-таки дело домашнее. Грабежи... это не у нас, это в лесу на дорогах. В самом Энире разве что пьяного к стене прижмут да карманы обчистят, если никто не видит. А если творились дела похуже, то незаметно, скромно так. Как подо льдом ходит рыба – сверху не углядишь. Словом, тишина и спокойствие... до тех пор, пока не убили старого лекаря. Но тут нагрянула комиссия из столицы, поменяла градоначальника – и снова тишина, снова спокойствие... Подождите, у меня нааш готов.

От котла над очагом и впрямь расходился пряный запах, который не спутаешь ни с чем.

Гекта поднялась из-за стола. Прихватив котелок тряпкой за край, сняла его с огня. Взглядом пошарила по полкам:

– Вот незадача, у меня чашек всего четыре. Что ж, дело хозяйки – уважить гостей, а самой и потом можно...

– А давай, бабушка, мы вдвоём из одной чашки, – быстро сказала Айри.

– Давай, – легко согласилась старуха. Видно, ей не хотелось ждать своей очереди. А глиняные неуклюжие чашки с выдавленными на боках рисунками были большими, обычно из таких нааш не пьют.

Все притихли, вдыхая аромат, пока хозяйка разливала по чашкам густую зелёную жижу.

Нааш, любимец богачей и бедняков! Не пьянит, но соперничает с вином. Горьковатый, терпкий, иногда чуть пощипывающий язык (у каждого торговца свой рецепт травяного сбора), нааш прояснял ум, укреплял дух, утром придавал бодрости, вечером помогал сбросить дневные заботы и с лёгким сердцем отойти ко сну.

Хозяйка поставила чашки на стол. Никто к ним не притронулся. Все выжидали, пока напиток слегка остынет и полностью раскроет свой вкус.

Гекта огляделась – уже стемнело! Взяла с полки тростниковую свечу, зажгла от очага, вставила в железный светец и снова села к столу.

– Так о чём я?.. А, да! Почти все «вольные птички» упорхнули в лес, но трое остались в городе. Их главного все называют Снерк.

Эшшу уже потянулся за чашкой. Но, услышав последние слова, отдёрнул руку и спросил тревожно:

– Неужели есть человек, который терпит, когда его называют Снерком?

– Он сам себя так величает, – кивнула Гекта.

– Но тогда... тогда, наверное, он очень плохой человек?

– Не знаю, как ты догадался, – заухмылялась старуха, – но угадал верно.

Шаути обеими руками взял чашку. На его потрясённом лице было ясно написано: «О Мать-Змея, куда я попал?! В каком мире мне теперь придётся жить?!»

– Эти паскудники что придумали! – продолжила Гекта. – Собрали шайку таких же мерзавцев, как они сами, и ввели свой налог. Город платит королю, платит алонкеям – Снерк и подумал: а мне почему город не платит? Прежде-то он был на подхвате у людей посерьёзнее, а как пришлось тем в лес уйти, так этот мелкий зубастик вообразил себя крупным зверем. Сперва попробовал обложить данью воров... люди так говорят, – спохватилась старуха. – Но воров в Энире много, они крепко держатся друг за друга и не хотят делиться добычей со всякой возомнившей о себе сволочью. Пообещали собраться всей толпой и пустить Снерка и его ребят на стружки и опилки. Тот отступился. И шлюх пообещал не трогать, потому что шлюха для вора – первая помощница, наводчица и укрывательница. Тогда Снерк, чтоб его задолбал Чёрный Страус, решил взяться за тех, за кого заступиться некому. Его приятели потолковали со всеми бродячими сказителями в городе, со всеми уличными и трактирными певцами, музыкантами и танцовщицами. Со всеми, кто народ потешает.

– А к тебе не совались? – не сдержался Стайни.

– Совались, – спокойно ответила гадалка. – Но в Энире есть добрые люди, уважающие старость. Не дали меня в обиду. Крепко так не дали... Снерк потом прислал своего подручного Ба́фу ко мне извиняться. А вот сказителю Тами сломали руку в тёмном переулке. И ведь они, сволочи, не угрожают! Они предлагают помощь и защиту! Мол, если будете отсыпа́ть нам половину дневного заработка, мы приглядим, чтобы вас никто не обидел. А если кто отказался и с ним беда случилась, то «ах-ах, какая досада, а ведь мы предупреждали: город – место опасное!»

– Половину? – протянула циркачка. – Это ж хоть совсем работать не ходи. И так зрители кидают одни «мальки» без дырочек.

– Вот и я говорю: подумай хорошенько, – глянула ей в лицо Гекта. – Может, лучше тебе двинуть по рыбачьим деревням?

– Отец бы не уступил, – тихо, но твёрдо сказала Айри.

– Не уступил бы, да, – неохотно признала старуха.

– И ещё... дурные вести быстро разлетаются. И дурные люди есть везде. В других городах найдутся свои Снерки. Куда ни приеду – везде улыбаться и платить? Нет уж. Не дождутся.

– Знаете, как говорят: подушка даст умный совет. – Гекта поднялась из-за стола. – Ложимся спать. Но сначала помогите мне, старой. Вот ты, – кивнула она шаути, – возьми за дверью ведро и сбегай за водой. Задняя калитка выходит к речке. Только осторожнее: в тростнике могут быть змеи! Во дворе-то я траву выкашиваю, змеям негде спрятаться. И вдоль всей изгороди протянула колючую верёвку, чтоб не заползли. А на берегу – да, попадаются.

– Сейчас, добрая женщина! – Эшшу с готовностью встал и вышел за дверь.

– А вы, оба, подниметесь на чердак,