их душевной простоте. Он никогда не был верен в отношениях, измены давали ему возможность пребывать в иллюзии постоянной востребованности, чувствовать себя на воображаемой верхушке мужской иерархии. Уолш не гнушался даже самыми дешевыми проститутками, о которых за определенную мизерную плату всегда можно вытереть ноги и на время почувствовать себя королем в своем королевстве низости и лжи.
Он не знал, что такое уважение к женщине. С детства Уолш видел, как отец приезжал, брал от матери все, что только можно было взять – ее молодое тело, истерзанное несчетным количеством абортов, и покорность женщины, не знавшей другой доли, кроме унижений и оскорблений. Уолш в глубине души презирал мать, испытывая к ней отвращение, которое питал и к дешевым женщинам, не уважал ее из-за отсутствия хоть каких-нибудь жизненных достижений, ненавидел за ее вечную жертвенность. Но воспитание не давало ему высказать все это ей в лицо или хотя бы в письмах прожить в себе эту ненависть, отделиться от матери и ее установок, выйти на новый виток собственной жизни, о которой когда-то мечтал, но на которую так и не решился, и со временем простить мать за то, что она – всего лишь продукт собственного безнадежного детства, добрая и простая женщина, не знавшая материнской ласки и личных границ, не смеющая отказать мужчине, своему жестокому мужу, никогда не любившего ее, избравшая его по образу и подобию собственной нелюбящей матери. А простив свою мать, Уолш смог бы простить и всех женщин этого мира и наконец понять их, перестав быть тем же для них, кем был отец для его матери – ненасытным безразличным потребителем, ломающим жизни всех, кто решился на отношения с ним.
Когда Уолш впервые увидел Анну, внутри у него что-то перещелкнуло, он решил во что бы то ни стало сделать ее своей, приручить. Имелось в ней нечто такое, что заставляло его сердце биться быстрее. Да, она не была той сногсшибательной красоткой, вслед которой все сворачивают головы. Анна была хороша, даже очень хороша – гибкая тонкая фигурка, высокие налитые груди, изящность в движениях рук и красивые пшеничные волосы делали ее образ безупречным, однако чертам лица недоставало гармоничности. Миндалевидные лазурные глаза под светлыми бровями и ресницами были слишком близко посажены к прямому носу, сразу под которым расположились верхняя, тонкая с острыми пиками, и нижняя, довольно пухлая, губы – все это будто собирало лицо в одной точке возле носа, отчего подбородок казался излишне тяжеловатым, а лоб – невероятно высоким. Выражение лица ребенка, который вот-вот заплачет.
Нет, ее лицо не было таким, что, раз увидев, запоминаешь навсегда и тут же хочется бежать изобразить его на полотне, даже если никогда прежде не держал в руках ни пастели, ни угля. Однако в самой Анне имелось то, что заставляло взгляд вернуться к более внимательному изучению ее невыдающихся черт. Некая отрешенность, словно ментальное отсутствие в присутствующем физическом теле, особая глубина, считываемая на поверхности, отголосок древнейшей мудрости, выбравшей Анну своим проводником. На ней лежал отпечаток духа, неспроста пришедшего в этот мир, от Анны веяло ощущением богоизбранности. Все это одновременно притягивало и отталкивало тех, кто ее окружал – они и тянулись к ней, и чувствовали себя всегда недостойными ее. Это раздражало ее мать, Фрэнсис. Этим захотел завладеть Уолш, чтобы уничтожить.
* * *
Анна никогда не ощущала, что она какая-то избранная, особенная. Об этом дочери обычно рассказывают мать или отец. И тогда, даже если девочка не отличается выдающимися талантами и сногсшибательной красотой, она все равно считает себя фантастической, потрясающей богиней без особых причин, и что самое интересное, так же к ней относятся и те, кто окружает ее потом во взрослой жизни, в том числе мужчины, готовые служить – не прислуживать – ее уникальности, в которую она верит сама. Но отца у Анны никогда не было, мать же всегда подчеркивала, что дочь отличается от других людей, однако исключительно в негативном ключе. «Ну почему все дети как дети, одна ты…» – Фрэнсис часто повторяла фразу, которую сама вынесла из своего детства. И далее следовало перечисление всех «не тех», что требует мифическое общество, качеств дочери.
Конечно, Анна замечала, что несколько отличается от остальных – еще в детстве она не играла, как все другие девочки, в куклы и плюшевых мишек, ее всегда интересовали сложные конструкторы, запутанные логические загадки, игры, требующие концентрации такого объема внимания, который обычно не был присущ детям ее возраста. И благодаря Фрэнсис, у которой не хватало сил заниматься с Анной, а имелось лишь одно желание – желание любого человека, находящегося в состоянии затяжной депрессии, – чтобы от нее отстали и не трогали ее, у Анны таких не по возрасту, но по интересу игр, за которыми она пропадала днями, было предостаточно. В более старшем возрасте ее не интересовали ни свидания, ни школьные балы, ни мальчики, о которых с упоением рассказывали наперебой друг другу ее одноклассницы. Она целыми днями пропадала за научно-популярными книгами, которые удавалось добыть в детской библиотеке, стащить из собственной домашней, доставшейся в наследство от покойной бабушки и счастливо живущего дедушки, или выпросить у родителей подруг. Порой, пораженная прочитанным, Анна замирала на месте, улетая в рассуждения о полученных знаниях и эмоциях с единственно доступным ей подходящим собеседником – самой собой.
Фрэнсис, поглощенная гореванием о собственной несложившейся жизни, не замечала глубины дочери, напротив, приходила в крайнее раздражение, заставая ее в задумчивом виде, обзывала пустоголовой и требовала пойти заняться каким-нибудь полезным делом. Анна научилась сносить придирки матери, почти не замечая их содержания, ведь в них не было никакого смысла. Она знала, что если не слушать, то мать придет в еще большую ярость, а если притвориться, что идешь исполнять ее волю, то она на время успокоится и оставит Анну в покое.
Так ребенок и учится выживать в предложенных взрослыми условиях – притворяться быть тем, кем не является на самом деле. А потом, вырастая, человек не знает, кто он и каково его предназначение, ведь он прекрасно научился играть подходящие роли, но совершенно не знает, как это – быть собой. Поэтому повзрослевшая Анна, умная, начитанная и талантливая, вместо того, чтобы углубляться в науку, продолжив обучение в лучшем университете, какой она только смогла бы выбрать, кинулась, как в омут с головой, в казавшийся спасительным брак с человеком, который не подходил ей ни умом, ни глубиной, ни жизненными устремлениями и мечтами.
Уолш всегда чувствовал, что сорвал куш, окольцевав птицу
