Кранов у них за стойкой имелось, может быть, двадцать!

— Это «Синие слезы!» — провозгласил рыжий Патрик, огромным ножом вскрывая коробку и извлекая на свет Божий три флакона. — Или в народе — его величество Вытрезвин! Самый волшебный из всех волшебных эликсиров! Вот что ты нам доставил.

— О как! — я принял из рук чернобородого бармена стакан и наконец прочитал у него на бейджике имя — «Шимус».

Похоже, они были реальными авалонцами, с острова Эйре, вот это да!

— Ага! Можно день пить, а потом — фьють! Употребить пару капель на стакан гранатового сока — и как огурчик… — закивали оба здоровяка. — Главное близко к туалету в это время находиться. Фигачит спереди и сзади! Организм очищается! Потом — еще литр гранатового сока, и иди домой.

— Извращение! — подал голос кто-то из завсегдатаев. — Ересь! Зачем пить, чтобы потом — «фьють»?

Скопировать присвист бармена у любителя возлияний получилось очень натурально.

— И ничего не ересь, — обиделся другой пьющий тип. — А мне нравится вкус алкоголя, а завтра — на работу! Я, например, бронирую себе порцию, слышишь, Патрик? Мне это «фьють» очень даже надо!

— Слышу, слышу! — разулыбался бармен. — Организуем. Но ты учти — сорок.

— Живоглот, — констатировал работящий пьяница.

Я понял, что сорок — это цена за порцию. То есть — за каплю. Кучеряво. Одним глотком опорожнив стакан, прислушался к ощущением и признал их приятными. Освежает, хотя газики в нос и шибают, конечно.

— Отлично! — признался я и поставил пустую посуду на стойку. — Я пиво в общем-то и не пил никогда, но эта ваша нулевочка — очень даже ничего. Поеду, у меня еще дела.

— Ты к нам не по работе заезжай, — предложил Шимус. — Я тебя наугощаю. Пиво он не пил, надо же. Я вижу, ты парень свойский, мы таких любим. Тебя как звать?

— Миха, — кивнул я.

— Запиши мой контакт в Пульсе, Миха, — он смотрел прищурившись. — От нас заказов по алхимии много будет, это однозначно. Будешь курьерствовать дальше — точно еще увидимся.

* * *

— Мин херц, сказать по правде, это не совсем то, что в списке написано, — Людвиг Аронович натуральным образом мялся у дверей красивого трехэтажного здания по Среднему проспекту Васильевского острова.

Величественное готическое здание церкви, выстроенное на деньги кхазадов-христиан в середине девятнадцатого века, высилось на другой стороне улицы, и я больше смотрел на стрельчатые окна и контрфорсы, чем на извиняющуюся рожу Лейхенберга. Они с Гутцайтом решили меня попользовать, вот что.

— Тут очень, ОЧЕНЬ хороший человек хочет кое-что забыть, понимаешь? Не хочет он от курения избавляться, у него проблема посерьезнее…

— Аронович, это непорядочно, — отрезал я. — Мы же договорились! Что за игра втемную? Знаешь же, как оно меня бесит? Давай, я поехал!

— Миха, ну… Ну, да, ну, виноват я, должен был сразу сказать, но я думал — ты не согласишься! — вдруг он снял с головы свою тюбетейку и выдал. — Химмельхерготт!!! Да давай я из своего кармана доплачу, а?

Тут я сбавил обороты. Не потому, что кхазад хочет доплатить из своего кармана, хоть это и оксюморон чистой воды. И даже не потому, что он заикнулся про деньги, и я обиделся. Нет! Потому что дверь за спиной Лейхенберга скрипнула, отворилась, и там показался тот дедушка в белой фуражке. Перед которым курсанты строем маршировали.

— Так, — я потер лицо ладонями. — Блин.

Я — человек с иррациональным складом ума, хоть некоторые сильно умные судари и сударыни и считают меня ушлым. Но одно другого не исключает! Для меня такие совпадения — или знаки, как угодно — имеют большой вес в смысле принятия решений.

— Людвиг! — сказал ветеран в фуражке, и на суровом лице старика появилась слабая улыбка. — Пришел-таки? И специалиста привел?

— Хуябенд, Николай Николаевич… — Лейхенберг умоляюще посмотрел на меня. — А это…

— Титов моя фамилия, — шагнул вперед я и протянул руку. — Постараюсь вам помочь.

Все оказалось просто и ясно: он стеснялся. Знаете, эта железная порода мужчин: даже если копье в спине будет торчать, к врачу не пойдет, типа — само отвалится и заживет? Вот он такой был. Николай Николаевич мучался бессонницами и паническими атаками, ему снились кошмары — но никто, кроме его самого, и теперь — Людвига Ароновича и меня — об этом не знал. Он лечился спортом — старик был крепкий, в свои семьдесят семь он делал сто приседаний, сто отжиманий и сто подъемов туловища на пресс за одну тренировку. А еще — коньяком, горячей ванной, препаратами магния, витаминами группы бэ и настоем зверобоя. Он и меня-то пригласил только потому, что жена у него на реабилитации была, после перелома шейки бедра, в больничке.

— Через неделю вернется, она в нашем флотском санатории, там ее быстро подлатают, — Николай Николаевич немного суетился. — Надо бы мне за это время в себя прийти. А вы точно…

— Не точно, — сказал я. — Но я попробую. Чего конкретно вы хотите?

— Забыть. Никогда не вспоминать, — он расставлял на кухонном столе своей адмиральской квартиры сервиз: на шесть персон. Потом спохватился и стал убирать лишние чашки. — Я очень сильно не хочу больше вспоминать седьмое ноября одна тысяч девятьсот девяносто второго! И седьмое ноября две тысячи пятого. И седьмое ноября две тысячи двенадцатого. И… Вообще — все седьмые ноября убрать прочь из моей жизни! Кажется — это проклятая дата для меня!

— Так… — я вздохнул, прикидывая, как именно могу исполнить его просьбу. — Ну, да, это может получиться. Семьдесят семь седьмых ноября — долой. В принципе — могу.

— Давайте, я подпишу все, что угодно. Что претензий не имею, даже если у меня мозг через уши потечет, — с горячностью заявил он. — Где бумаги?

Когда он подписывал, я даже не удивился: его фамилия была Рождественский, и он вправду ушел на пенсию в звании адмирала. Я читал про него в контексте морских операций Балканской войны. Тогда он Черноморским флотом руководил -вот это уровень, а?

Признаться честно, мне страшно было лезть к нему в голову. И не зря — стоило ему уснуть под воздействием двух