Моторика отвратительная.

Как это работает?

Почему ее комиксы такие четкие и ясные, а цифры такие тощие и корявые?

Необъяснимое явление этот чертов синдром.

Последнее, что меня добивает: она отказывается есть пирог с чаем.

Вот ни в какую.

— Ладно, — внутренне рыча от бессилия, ласково говорю я. — А что ты тогда будешь?

Она пододвигает стул к хлебнице и достает оттуда простой батон.

Не мешаю.

Наблюдаю с вялым интересом.

Батон брякает на стол.

Через минуту рядом появляется кружка с водой из-под крана.

Дарина садится за стол, достает из пакета батон и начинает его с удовольствием откусывать. Прямо от целой булки.

Ест, жмурится от удовольствия и запивает водой.

Чувствую, что у меня начинает дергаться глаз.

Ребенок любит хлеб и воду…

Не пирог, а хлеб.

Пока она ест, я немного даю себе передышку, а после делаем следующий заход на десять минут.

Это только со стороны может показаться, что я занимаюсь какой-то ерундой. Подумаешь, цифры рисует с дитем цветными карандашами. Но на самом деле это колоссальный труд. Ведь смысл в том, чтобы заставить Дарину делать то, что я хочу, а не она. И это очень сложно. Когда ты двадцать раз повторяешь одно и то же на разные лады, пытаясь интуитивно отыскать именно ту самую волшебную кнопочку в мозгу ребенка, сам начинаешь потихоньку сходить с ума, потому что испытываешь огромное напряжение.

Отработав положенное время, коротко выдыхаю и смотрю на часы.

Скоро должна приехать Антонина Михайловна.

Пожалуй, на сегодня достаточно…

Не успеваю об этом подумать, как во дворе начинает лаять Буран, извещая о том, что кто-то приехал.

Выглядываю в окно и вижу высокий черный автомобиль.

Калитка распахивается, и по натоптанной дорожке, семеня на высоких каблуках, идет красивая женщина с копной светлых волос.

Это мама Дарины и моя заклятая подруга — Влада.

Руки холодеют, я застываю, не в силах сдвинуться с места.

Вот уж кого я хотела бы видеть в последнюю очередь.

Она коротко стучится в дверь и, не дождавшись моего ответа, словно и не было тех лет полных боли и предательства, как в старые и парадоксально добрые времена, распахивает дверь с задорным криком:

— Оля! В этом доме до сих пор не запирается дверь?

Она в упор смотрит на меня и… Улыбается.

Улыбается так, словно рада меня видеть, словно мы с ней старые закадычные подружки. Сейчас поцелуемся в щечки и пойдем пить винишко у камина и сплетничать о парнях. Как это бывало раньше…

— А ты, как всегда, вламываешься без спроса, — холодно констатирую я.

Влада хмурит свои идеальные светлые брови, и глаза ее тухнут.

— Зачем ты так, Оля?

Вопрос риторический.

Он тяжело повисает в воздухе.

Как у нее наглости хватает появляться в моем доме и вести себя так, словно ничего не произошло?

— Все же былью поросло.

Не поросло.

Такое не забывается.

Тупая, давящая боль в груди не дает об этом забыть, вычеркнуть из жизни.

И я бы хотела стереть себе память, чтобы вновь стать той веселой доверчивой девочкой Олей, но, к сожалению, это невозможно.

— Где Антонина Михайловна? — коротко, отбросив лишние эмоции, спрашиваю я. — За девочкой должна была она приехать.

— У нее дела.

— Дела? — С наигранным недоумением изгибаю бровь. — Передай ей, пожалуйста, чтобы впредь приезжала за ребенком сама.

Даю понять, что Влада — нежеланный гость в моем доме.

Глаза Влады тут же вспыхивают злобой, отчего она начинает казаться старше своих лет.

Мы одногодки. Дружили с садика. Учились в одном классе. И не было дружбы крепче нашей, до той поры, пока она не увела у меня мужа.

— Я сейчас позову Дарину, — сухо говорю я и иду на кухню, где девочка, предоставленная самой себе, лепит из мякиша булки пони.

На мгновение останавливаюсь и, ухватившись холодными пальцами за спинку стула, выдыхаю скопившееся напряжение.

— Дарина, — как можно мягче говорю, — там мама приехала.

Не реагирует.

— Пошли собираться.

Но у Дарины другие планы.

Домой девочка явно не хочет.

Она лишь сильнее мнет в руках мякиш и смотрит куда-то в пространство.

— Дарина! — С претензией на кухню залетает Влада. — А ну, живо пошли. Мы опаздываем.

Она хватает девочку за предплечье и буквально выволакивает из-за стола. Та, удивительно дело, даже не сопротивляется, покорно плетется за матерью, опустив голову.

И в каждом ее шаге мне чудится боль, неприятие и страдание.

Страдание маленького ни в чем неповинного человека, которого отчего-то так не любят в этой семье просто за то, что он не такой, как все остальные.

К сожалению, сделать что-то для Дарины едва ли в моих силах.

Я ей никто, а Влада — родная мать.

Сейчас даже самое деликатное замечание с моей стороны женщина наверняка воспримет как издевку, и это может вылиться в очередной виток агрессии. При чем непонятно еще, на кого она будет направлена. На меня? На девочку?

— Зачем ты ее так дергаешь? — Все же не выдерживаю я, когда Влада тянет дочь за волосы, которые зацепились за замок. — Ей же больно.

— Ходит вся лохматая…, - краснея от натуги, ворчит Влада и становится похожа не на красавицу-модель, а на базарную тетку. — Бестолочь!

— Причесывать надо, — зло цежу я и отталкиваю ее руки. — А если не успеваешь, то подстриги девочке волосы, и будет она опрятной.

Присаживаюсь рядом с Дариной на корточки и, ласково погладив по голове, освобождаю прядки из замка, надеваю шапочку.

— Все хорошо? — спрашиваю, зная, что та не за что не ответит. — Придешь ко мне на следующие выходные снова играть в пони?

Она поднимает на меня