Мы уже стоим у противоположной стены, Кир спокойно сносит мои удары и продолжает молчать. И тогда меня накрывает окончательно, и я утыкаюсь в его твердую грудь и плачу.

- Не плачь, красивая. Ты же знаешь, что меня не волнует вся эта лирика, - наконец говорит он.

Я поднимаю лицо.

- Когда-то ты говорил, что волнует.

- Тогда это было так, - Кир криво улыбнулся и аккуратно отстранил меня, видимо собираясь уйти.

-Кир, послушай...

- Что послушать? Что ты можешь мне сказать? Что ты не хотела? Что я сам виноват? Возможно, я и виноват. Только мусолить это не вижу резона. Это ничего не изменит. Ты ушла.

- Неужели ты не можешь меня простить! - прохрипела я, внезапно севшим голосом.

- Я же сказал, что нет, - также сипло ответил он, и мне показалась в его голосе неуверенность, и поэтому я кинулась к нему и, обхватив ладонями его лицо, заставила посмотреть на себя.

Он не стал упрямиться, посмотрел на меня.

- Кир, пожалуйста! Пожалуйста, не надо, - забормотала, вглядываясь в такие родные черты. В холодные глаза, в жесткие складки возле рта, в морщинки на лбу.

- Я люблю тебя.

И как только я это произнесла, по его лицу пробежала тень. Оно закаменело, а глаза заблестели презрением. Он убрал мои ладони от своего лица и сжал их, почти до боли.

- Люби, - равнодушно произнёс он, - я тебе не запрещаю.

- А ты? – поникла я, понимая, что очередной наш разговор ни к чему не привёл.

- А я теперь отдельно от тебя, как ты и хотела…

- Я не хотела… Не хотела, - я вся сжалась, и задрожала, обняв себя за плечи. В этот момент наша стена, превратилась в пропасть. Её не преодолеть, как бы я не старалась. Просто стоит посмотреть в его глаза, и увидеть там всю его решимость.

- Что мне сделать, Кир? – тем не менее, я пытаюсь, уже видимо по инерции.

- Какое-то время меня не будет рядом. Уезжай к родителям, береги детей. Потом решим относительно Ромки… Все деньги, которые остались, твои…

- Прощаешься?

Он посмотрел на меня, и вроде бы также холодно, и безразлично, но только боль и сожаление, проступали сквозь его броню.

- Сделай, как я сказал, - произнес он, и вышел, оставив меня одну.

14.

14.

Рыдать сил не было. Как не было ни сил, ни желания все это обдумывать и в очередной раз винить себя.

Просто не могу больше.

Наверное, стоит смириться.

Вот только как?

Как принять реальность, в которой мы не вместе?

В самом начале, когда я думала, что он снова связался с криминалом, мне было легче принимать тот факт, что мы не будем вместе. Меня подогревал гнев. Обида, что он легкомысленно распорядился нашим счастьем. А сейчас...

Сейчас от осознания, что я разрушила все сама, и ничего не могу с этим сделать, меня накрывает такой безысходностью, и в то же время апатией. Ничего не хочу. Пусть будет, как будет. Нет сил.

Так я себя успокаиваю, но только до той поры, пока на обратной дороге не встречаю Дмитрия Алексеевича.

- Юля, мы могли бы поговорить?

- Конечно, - киваю в ответ.

На улице уже совсем темно. На небе бледнеет месяц в россыпи звёзд.

Я иду следом за Дмитрием Алексеевичем.

- Прости, что не идём в дом. Хотел поговорить с тобой наедине. Алла ещё многого не знает, мне ещё предстоит ей всё рассказать.

- Про то, как я подставила Кира, и он теперь снова сядет в тюрьму? - спросила это с вызовом, потому что мне хотелось, чтобы он меня обвинил. Чтобы отругал. Чтобы запретил впредь вспоминать имя его сына. Назвал никчемной женой. Дурой, наконец. Потому что именно такой я и была. Ведь у меня всё было, а теперь…

Он оглянулся из-за плеча, и не было в его взгляде ничего из того что я ожидала. Беспокойство, жалость, печаль, и ни намёка на ненависть и злость.

- Кир рассказал? – спросил он, когда мы вышли за ворота, и пошли к той лавке, на которой недавно сидели они с сыном.

Там горел тусклый фонарь, и был он, чуть ли не единственным, на всю глухую деревенскую улицу. Только вдали виднелся такой же бледный огонёк.

Было прохладно, особенно если учесть что я после бани, но я ничего не чувствовала, хотя дрожь и бежала по телу.

- Да ты дрожишь – заметил мужчина, и скинул с плеч, тонкую, пахнущую табаком ветровку, накрыл меня ей. Особо тепла она не принесла, и забота его во мне вызывала протест, потому что не достойна я этого, но сжав зубы, я смолчала. Села на скамью, уставившись на далёкий огонёк, ожидая разговора.

- Так он тебе рассказал? – Дмитрий Алексеевич сел рядом, закурил.

- Нет, - не поворачиваясь, ответила я, не знаю почему, но его доброжелательное отношение меня злило, и пересилить себя я не могла. – Я подслушала ваш разговор. Не весь. Так, про тюрьму, и про себя…

- Понятно, - мужчин снова затянулся, выдохнув горький дым в прохладу ночи. – Тогда я расскажу.

- Зачем это вам?

- Потому что я считаю, что ты должна знать. Кира не переубедить, если он что вбил в голову, не передумает. Говорить с тобой он не хочет. А ты его жена, мать его ребёнка, поэтому…

- Я дрянь! - вырвалось из меня.

- Ты ошиблась, Юля, и кому как не Киру, знать какого это, когда тебя не хотят прощать, но мы все несовершенны…

- Вы добры, - вздохнула я, и вдруг Дмитрий Алексеевич, совершенно неожиданно притянул меня к себе и обнял.

- Я просто долго живу на свете, - сказал он, а я чувствовала, как во мне снова всё оживает, от этой неожиданной поддержки.

Оживает и начинает болеть с новой силой.

Я спрятала лицо в ладонях, давясь слезами, но мужчина не стал меня успокаивать, а просто держал в своих объятиях, пока я сама не успокоилась. А потом тихо и спокойно рассказал мне о том, что Кир был завербован Интерполом, и был внедрён в банду контрабандистов. И почти на протяжении двух лет был под прикрытием.