мы ещё поживём им назло. А давай до ста

сосчитаем и будем, как в рваном детстве

(в смысле моды на рваный варёный джинс),

говорить о любви, от которой ещё нет средства

у аптекарши тёти Любы. В любви ли смысл

нашей жизни мещанской, смягчённой чаем

с облепихой и мятой? Сыграй мне блюз.

Мне отец говорил: «От любви иногда умирают».

Неужели ты думаешь, что я смерти хоть чуть боюсь?

«Кто читает все эти чёртовы сводки?..»

Кто читает все эти чёртовы сводки?

Налей мне водки, промой мои раны.

Мы с тобой в подвале сидим, как в подводной лодке,

имени русой Марии, имени плачущей Анны.

Наша лампа-лампочка, наша маленькая лампада —

жёлтая жуткая внутриматочная спираль мира.

Не гляди на меня, Мария, я боюсь твоего взгляда,

помолчим, Мария, здесь каждое слово – гиря.

Наш подвал укромен: четыре стены и стулья,

а ещё эти полки с помидорами-огурцами.

Нас подвал уменьшает, съёживает, сутулит,

мы становимся даже не сёстрами – близнецами.

А назавтра сводки, от которых мне сводит душу,

а назавтра снова учиться ходить по краю.

Мы идём по улице – два морячка по суше,

мы с тобою ещё ни разу не умирали.

«…Что с нами будет, c привыкшими жить в чистоте…»

…Что с нами будет, c привыкшими жить в чистоте,

делать уроки с сыном и ездить к морю?

Знаешь, я в детстве пела в церковном хоре,

сейчас же мой голос подобен гнилой культе.

Знаешь, ведь мне так мало, по существу,

надо от жизни, расползшейся на отрывки:

утром проснуться, в кофе добавить сливки

в мире, где Бог навсегда запретил войну.

«Не ходи через площадь Ленина в одиночку…»

Не ходи через площадь Ленина в одиночку,

там мужчины битые выстроились в цепочку,

говорят о политике, цыкают и регочут.

Не ходи через площадь, тебя растопчут

и наврут с три короба Анечке большеглазой.

И никто из них не будет никем наказан.

Береги себя, не ходи через чёртову площадь,

это путь народа, который бредёт наощупь.

Ты же светел, и это – твоё гражданство.

Обходи стороною площадь, на ней не танцы,

а бои без правил за право голоса.

Не ходи через площадь, обойдись без автобуса,

до квартиры – лифтом, до спальни —

тихохонько, лапушкой.

Забивайся в угол, читай под лампочкой

Ильича. Читай Булгакова или Маркеса.

Прочитай о том, что у древних кариеса

не было и в помине, но уже распускались слухи,

как в маленькой Украине, на обычной кухне,

девочка, сгорбив спину, напишет строчку:

«Не ходи через площадь Ленина в одиночку…»

«Опять ждём худшего, в окне фанерный лист…»

Опять ждём худшего, в окне фанерный лист,

как символ безнадёжного исхода,

играет на ветру. И водянист

угрюмый горизонт, у пешехода

никто не просит вечного огня.

Не слишком верит отсыревшим спичкам

безумная поспешность бытия,

благоволящего слепцам и истеричкам…

Не слышно, как поёт младенцу мать,

не слышно, как в войну играют дети.

Хороший мой, нас будут убивать.

Нас будут убивать и те и эти.

Александр Сорокин

Подранки

Бывает, проза жизни, школа буден

Перерастает серую черту —

И свет явится, счастье вдруг пребудет,

И музыка наполнит нам мечту.

Был классный час в одной из школ Донецка.

Все говорили об избрании пути,

Что смыслом добрым наполняет сердце,

С которым детям надо прорасти.

Серёжка всем сказал, что будет «мэном»,

Мамашкин офис ждёт его давно,

А Мишка крикнул: «Буду омбудсменом!»

Наташка видела себя в кино.

Маринке подиум ночами снится,

Иван, «как батя», хочет стать врачом…

Мечты за горизонт летят, в зарницы,

Блеснут, погаснут – словно ни при чём…

Молчала Маша, лишь вздыхала тяжко.

– Ну, говори!

– Кем будешь?

– Кто кумир?

– Мой папа подорвался на растяжке,

Он так хотел, чтоб был повсюду мир…

И миг остановился будто сразу,

Рассвет затих, кроваво-ал.

И, не сговариваясь, молча, разом

Класс будто повзрослел и встал.

И было столько в этом силы юной,

И мужества, и боли, и тепла,

Что тьме впервые стало неуютно

В кромешной мгле, в чаду из зла.

Вячеслав Теркулов

Чакона

Над городом сонным, прожаренным, летним

Томительной скрипочкой комиссионной,

Смешным скрипачом, от любви безответной

Страдающим, льётся прохладой чакона.

И слабый сквозняк, словно дух бестелесный,

Под эту мелодию в сонном беззвучье

Проходит по комнате, по занавеске,

И я себя чувствую, кажется, лучше.

Цветок на окне опадает безвольно

И, словно скрипач, предвещает погибель

Бессмертной души, безответно-влюблённой,

Зачитанно-книжной, всемирно-бесстыдной.

О добрый скрипач, ничего не осталось,

И бог с ним – зачем тебе эта корона?..

Закончится всё и начнётся сначала,

И птицей по струнам пройдётся чакона.

А у нас тут Донецк

А у нас тут Донецк, полдесятого, август, пора

Выходить на балкон для последней ночной сигареты.

Недописанный текст полушёпотом ищет слова

Для грядущего утра, и весь в ожиданье ответов

На вопросы, которые были поставлены вскользь.

А у нас тут Донецк в обрамленье бульваров бессонных,

Зацелованных пар, и почти что мифических роз,

И заброшенных шахт, и незримых ночных терриконов.

А у нас тут Донецк, ощутимый в дыханье твоём,

В твоих тёплых губах, в расстояниях и расставаньях.

Этот город