Тем самым опровергается кеплеровская гипотеза «нейтральной точек».

Невесомость наступает немедленно, как только снаряду сообщают космическую скорость (не менее восьми километров в секунду).

Произвольные движения внутри ядра не вызывают сомнений, только «пассажирам» нелегко к ним приспособиться. Это вытекает из самого сюжета приготовления завтрака в «невесомой кухне".

Кстати, подзаголовок научно-фантастический рассказ, точно определяющий его особенности, впервые был введен Перельманом именно в эту публикацию 1914 года и с тех пор укоренился в русской литературе.

Художественной популяризацией идей Циолковского занимались многие советские фантасты. Одним из первых был Александр Беляев, посвятивший «Константину Эдуардовичу Циолковскому в знак глубокого уважения» роман «Прыжок в ничто" (1933). Второе издание этой книги (1935) ученый снабдил предисловием. Здесь, в частности, сказано:

«…Из всех известных мне рассказов, оригинальных и переводных, на тему о межпланетных сообщениях роман А. Р. Беляева мне кажется наиболее содержательным и научным. Конечно, возможно лучшее, но однако пока его нет.

Поэтому я сердечно и искренне приветствую появление второго издания, которое, несомненно, будет способствовать распространению в массах интереса к заатмосферным полетам.

Вероятно, их ожидает великое будущее».

Новый роман «Звезда КЭЦ» (1936) Беляев посвятил памяти К. Э. Циолковского, не успевшего ознакомиться с этой книгой, выносящей действие в ближний космос – на огромный искусственный спутник, постоянную научно-исследовательскую станцию, названную в честь ученого (инициалы и первая буква фамилии).

Нечего и говорить, что в обоих романах Беляева, как и в других произведениях советских писателей, состояние невесомости описывается подробно и достоверно, в соответствии с теоретическими расчетами, позднее подтвержденными космонавтикой.

Научная фантастика внесла в эту новую отрасль знания поистине неоценимый вклад. Она не только наметила пути исследований, предусмотрев многие явления природы и в общих чертах технические средства, но, что, пожалуй, важнее всего, – психологически подготовила миллионы людей, " том числе и будущих космонавтов, к восприятию Космоса.

Полностью подтвердилось изречение Циолковского: «Сначала неизбежно идут: мысль, фантазия, сказка. За ними шествует научный расчет. И уже в конце концов исполнение венчает мысль».

СЕЗОН ТУМАНОВ

Евгений Гуляковский

Рисунки Е. Стерлиговой

Окончание. Начало см. в № 2, 3

Самым необычным в путешествии были для Филина разговоры с различными собеседниками в противоположных концах поезда. В любой момент он мог отключиться, замкнуться в себе, обдумать услышанное или какую-то собственную мысль. Еще он научился видеть все, что видели его собеседники, как бы смотреть на окружающее их глазами. Однако, попытавшись расширить сферу, в которой мог присутствовать, Филин понял, что она ограничена поездом. Только слова наставника проникали к нему словно бы откуда-то извне. Но сам он не мог ни увидеть его, ни даже обратиться к нему, если тот первым не начал разговор… Способность видеть окружающее чужими глазами забавляла Фила, он не сразу освоился с этой новой особенностью своего существа и всю дорогу развлекался путешествиями по вагонам.

Вылетев на небольшую эстакаду, поезд резко затормозил. С коротким шипением открылись автоматические двери вагонов. Путешествие окончилось. Фил с любопытством огляделся. Первое, что бросалось в глаза, был ослепительно сверкавший на солнце полупрозрачный купол какого-то здания, единственного в этом месте. Здание казалось огромным и занимало, наверное, несколько квадратных километров. Длинная белая дорожка вела к нему от эстакады. Десятки других дорожек ответвлялись в стороны, терялись в зарослях незнакомых мясистых деревьев голубоватого, почти синего цвета. Здание расположилось на самом берегу моря. Фил долго стоял неподвижно, пораженный красотой открывшейся ему местности, он и не подозревал, что на планете могут быть такие уголки. Золотистый песок пляжа, упругое журчание набегавших волн, солнце, высоко висевшее над горизонтом и обдававшее кожу ласковыми сытными лучами…

«Ну вот, даже о солнце я начал думать словами синглитов, – подумал Фил с горечью. – Скоро совсем забуду, что был человеком. К этому они меня и ведут, словно за руку. Контролируют все мои мысли…»

– Ты неправ. Можно научиться полностью закрывать свой мозг от всяких воздействий. У нас считается невежливым надоедать занятому или ушедшему в себя человеку, а на того, кто закрылся вообще не принято обращать внимание… И ты уже не человек. Чем скорее забудешь о прошлом, тем лучше.

– А если я не хочу забывать? – с вызовом спросил Фил.

– Я выразился неточно. Мы так устроены, что ничего не можем забыть. Но сейчас воспоминания об утраченной человеческой сущности занимают слишком много места в твоем сознании, приводят его в болезненное состояние, оттого ты и не способен объективно воспринимать действительность. Позже ты будешь вспоминать о людях всего лишь с легким сожалением, как иногда вспоминаешь о том, что было в детстве. Помнишь, ты открыл мальчишкой новый цветной мир, посмотрев сквозь осколок стекла? Он ждет тебя здесь.

– Ты и об этом знаешь?…

– Я буду знать о тебе все, пока ты не научишься закрывать свое сознание от посторонних воздействий. Это случится не скоро и будет означать, что ты стал взрослым в нашем, новом для тебя мире.

– Оставь меня сейчас, я хочу посмотреть и подумать, оценить все, что здесь увижу, без твоей помощи.

– Хорошо, – коротко сказал голос.

Мысленно Фил позвал его, но голос не отозвался. Фил усмехнулся. Правила игры соблюдались полностью, но он все равно не верил и то, что наставник ушел совсем.

Мимо него не спеша шли пассажиры, только что сошедшие с поезда. Они шли отдельно друг от друга, не было ни веселых компаний, ни отдельных групп, как это обычно случается в большой человеческой толпе. Фил подумал, что у них нет необходимости близко подходить к собеседнику, чтобы перекинуться парой фраз. Еще его поразило, что в толпе и встречались дети и старики…

Он дождался, пока поезд не спеша втянулся в туннель, и, убедившись, что вокруг никого нет, медленно побрел по дорожке. На вершинах мясистых деревьев он заметил четверых юношей. Они возлежали в расслабленных позах, развалясь в фиолетовой кроне своих живых кресел. Их лица были сосредоточены, почти печальны, а глаза закрыты. Большинство