Некоторые из этих взаимосвязей я могу проиллюстрировать на примере одной пациентки. Девушка девятнадцати лет пришла на лечение по поводу депрессии, суицидных мыслей, бессонницы и неспособности работать. Чтобы иметь хоть какую-то профессию, она стала чертежницей (компенсация близорукости). Помимо близорукости и указания на туберкулез в анамнезе, других физических симптомов у нее не было. Родные рассказали, что с ранних лет она была своенравным ребенком, с сильной тягой к самостоятельности. Мать и единственный старший брат умерли от легочного туберкулеза.

Поначалу лечение шло трудно: пациентка безучастно сидела передо мной и не отвечала ни на какие вопросы. Лишь изредка она делала отрицательный жест или произносила «нет».

Я осторожно пытаюсь прояснить ее тенденцию к обесцениванию мира, идентичную ее безразличию; показываю, что ее упорное молчание, негативизм, ее «нет» можно объяснить действием этой тенденции, направленной на меня. Затем я говорю о том, что ее поведение указывает на недовольство ее девичьей ролью, от которой она хочет таким образом оградить себя. При этом я то и дело слышу ее «нет» – для меня ожидаемое и направленное против мужчины. Ее депрессия началась во время пребывания на водах. Я уверенно заявляю, что там должно было что-то произойти, что высвободило это «нет», то есть что ее девичья роль резко, травмирующим образом предстала у нее перед глазами. В ответ она рассказывает, что примерно за год до этого была на другом курорте и там познакомилась с молодым человеком, который ей понравился, и дело у них дошло до предварительных ласк и поцелуев. Как-то вечером молодой человек набросился на нее как сумасшедший, с отнюдь не целомудренными намерениями. Она вырвалась и после этого инцидента тут же уехала. Я обращаю ее внимание на то, что она вырвалась именно в тот момент (что, впрочем, совершенно понятно), когда молодой человек хотел вытеснить ее на явно женскую позицию, и далее замечаю, что этим летом она, очевидно, пережила подобное приключение. На это пациентка ответила, что один курортник, с которым она познакомилась недавно, вел себя так же, как тот молодой человек. В результате она тут же уехала, как и в прошлом году.

«Вечное возвращение» (Ницше) приводит нас к мысли, что пациентка, вероятно, оба раза сама прерывала игру в один и тот же момент. Она вполне подтверждает это замечанием, что обмен поцелуями ни в коем случае не был ей неприятен. Я доказываю ей, что она продолжает игру до тех пор, пока, по ее оценке, не потребует решения вопрос о ее женской роли. А ее начальный кураж связан с идеей завоевания и созвучен ее мужской цели.

На этой стадии лечения исчезает бессонница. Однако пациентка сообщает мне об этом, не преминув пренебрежительно заметить, что теперь она постоянно хочет спать и днем и ночью. Тот, кто, как и я, уже сталкивался с агрессией пациентов, оборачивающейся против врача, и кто умеет распознавать способы ее выражения у невротиков, не ошибется в оценке этого высказывания пациентки. Она осознала успех лечения, но с помощью легкой ретуши пытается обесценить этот успех, а заодно и меня. Она как бы намекает мне, что просто одна неприятность сменилась другой.

При дальнейшем анализе пациентка признается, что во время своей четырехнедельной бессонницы часто думала по ночам о том, как все-таки ничтожна жизнь. Мы понимаем, что она не просто думала об этом, но прежде всего работала на это. Теперь, когда мужчина-враг предстает перед ней в образе врача, который оценивается ею так же, как мужчина вообще, который разоблачает ее предохранительную тенденцию и тем самым рушит ее защиту – бодрствование, который собирается опять «включить» ее в жизнь, – она пытается умалить его тем, что спит слишком много.

Невротическая бессонница[302] есть символическая попытка не оказаться беззащитным (в частности, и во время сна) и придумать, как защититься от подчиненного положения. Это самая рациональная «боевая» установка: быть на страже! Сновидение – другой вид этой попытки, равнозначный компромиссу, поскольку на беззащитность во сне и на чувство неполноценности вообще оно отвечает самообманом, направленным на индивидуальную цель[303]. Сновидение, по моим наблюдениям, всегда имеет своей задачей обеспечение безопасности и, соответственно, выполняет функцию предугадывания. Легко понять, что эта функция осуществима только на основе опыта. И тот конденсат опыта, который проникает в сюжет сновидения, побудил Фрейда разработать его теорию сновидений, весьма ценную с эвристической точки зрения, но несовершенную и одностороннюю на деле. Из других, более поздних теорий сновидений мне ближе всего теория Мэдера[304].

Через несколько дней, после долгого колебания (я обращаю внимание пациентки на то, что оно равнозначно ее «нет»), она рассказывает следующее сновидение:

«Я возле „Штайнхофа“[305]. Вижу темный силуэт внутри и быстро проскальзываю мимо».

Чтобы не оказывать искусственного влияния на пациентку, особенно при толковании сновидений, я не объясняю ей мою теорию сновидений и говорю лишь, что сновидение воспроизводит тот ход мыслей, который показывает, как именно пациент, придерживаясь своего жизненного стиля, старается путем «думания наперед» обезопасить себя от какой-то насущной проблемы, напоминающей ему о его беззащитности перед жизнью. В случаях, подобных описанному выше, когда имеет место страх оказаться в женской роли, я объясняю, что состояние сна можно воспринимать как проявление доброй воли к участию в общественных отношениях, потому что сон необходим для сотрудничества с другими; соответственно, человек, не желающий поддерживать такие отношения, вынужден «не спать».

Уже даже выражение «быть в объятиях Морфея», как и частые ощущения паралича, придавленности, ночные кошмары, сам процесс сковывающего по рукам и ногам сна пробуждают некую индивидуальную ассоциацию с чувством самоотречения, самоотдачи, что было превратно понято Фрейдом в одном критическом замечании как бисексуальность в сновидении; однако доказанные мною во всех сновидениях линии чувства неполноценности, от которых сюжет взмывает к чувству превосходства, по-видимому, четко указывают на тот факт, что любое сновидение демонстрирует прогресс от «женской» линии к «мужской». Я сам подчеркиваю, что не каждое сновидение подходит для того, чтобы убедить начинающего аналитика в правильности моих взглядов. Это объясняется тем, что сновидение часто показывает только фрагмент этого поворота к победному финалу, исходную или конечную точку; что, далее, в эскизе, а именно как эскиз мы и должны рассматривать сновидение, смысл и значение намеков и обрывков мыслей часто следует наверстывать и дополнять, хотя при должной практике это не составляет особого труда. Этому же я учу и пациентов: относиться к сновидению как к эскизу целой картины, отдельные моменты которого он должен излагать исходя из полученного от них