Она теряется, переживает, глазами хлопает. Ситуация не такая сложная. Ничего в ней нет ужасного и страшного, а у неё губы трясутся, сейчас заплачет.

Я предлагаю ей выйти из сцены и посмотреть из зеркала, то есть со стороны, что это происходит. Взгляд со стороны помогает протагонисту увидеть ситуацию другими глазами. Теперь её играет другая актриса – акзилари. Она тоже очень хорошо и тонко сыграла – изобразила, как меняется её состояние, когда начальник делает замечание – она свернулась так, будто её с работы выгоняют.

Наша героиня смотрит, ресницами хлопает и вдруг плачет, по-детски всхлипывает.

Я спрашиваю:

– Тебе сколько лет сейчас? Как ты себя чувствуешь?

– Семь.

– Кого ты там увидела? Маму? Папу?

– Нет, все-все-все. Мама, папа, бабушка, две тёти и брат. Все там.

Она и все мы увидели, как слова начальника, повторённые нашим актёром, разом вскрыли несколько банок с консервами, которые стояли на полке с подписью «хорошие девочки должны…», и из них вылезли почти все родственники.

У нас была большая группа, мы смогли всю семью её изобразить. Ей пришлось войти в роли почти всех членов её семьи.

И то, что мы услышали, в целом звучало так: «Мы знаем, что ты умная, но ты дура. Ты можешь сделать всё идеально, а вместо этого делаешь какие-то ошибки. Мы разочарованы, мы тебя такую не принимаем».

Из роли мамы, бабушки и тёти мы не услышали внятных слов. Они делали осуждающее лицо, которое было страшнее любых слов. Но в роли папы появилось послание: «Не надо ничего изобретать, нужно быть такой, какой мы хотим тебя видеть. Гордостью нашей семьи». Когда он это произносил, вся семья смотрела на неё осуждающе, а бабушка даже отвернулась. Это действительно очень тяжело. Увидев эту схему со стороны, из зеркала, женщина начала злиться, ей захотелось сказать, что она не обязана быть гордостью семьи.

Но под осуждающими взглядами семьи, она не могла произнести ни слова, терялась и опять становилась маленькой – тяжело идти одной против всех.

Тогда я спросила группу: «Вы на чьей стороне?» Группа была за неё. Я попросила их встать сзади, они положили ладошки ей на плечи со словами: «Ты не одна, мы с тобой», – и теперь у неё хватило энергии, чтобы сказать:

«С какого перепуга вы хотите, чтобы я была идеальной? Дорогая семья, я хорошо к вам отношусь, но я имею право быть такой, какая я есть. Я имею право на ошибки. Не думала я в тот момент, что розочка – это важно, да и правда неважно».

«Ну если для кого-то важно, блин, поставлю», – это уже она начальнику говорит в следующей сцене. Потому что, когда мы уже сходили в детство и встретились с семьёй, нужно вернуться к той сцене, с которой всё началось.

Время такого действия – час. Всего час, чтобы побывать в детстве, встретиться с семьёй, прислушаться к ним и отыскать внутри себя тот консерв и те роли, которые заставляли нашу протагонистку съёживаться и обращаться в бегство от одного формального упрёка начальства. Чудо!

Даша: Мне кажется, что от клиента здесь требуется много мужества и готовности признать похожесть нынешней ситуации на какую-то из детства. Чтобы увидеть, что из роли сотрудника ты вдруг оказываешься в роли обиженного ребёнка, нужна же какая-то подготовка? Или это естественно происходит?

Когда человек глубоко входит в роль, включаются чувства. Чувства тянут за собой давние ситуации, которые были законсервированы. Баночка открывается, а всё остальное происходит само собой, протагонист уже в роли того ребёнка, который до сих пор плакал, сидя в баночке. Очень часто так бывает, что человек может вспомнить и рассказать даже то, что в спокойном состоянии не вспомнит и не расскажет. В этом чудо психодрамы и загадка Роли. Это странно, но, находясь в одной роли, человек не всегда может вспомнить, что говорил в другой, но акзилари и я, мы помним. Мы повторим, и внутренний диалог пойдёт в другом направлении.

Откуда взялись мои роли

Когда человек рождается, у него есть только две роли: «я сосущий маму» и «я вечно недовольный». Но постепенно растёт малыш, а вместе с ним растут его потребности. И через реакции мамы он учится тому, как эти потребности можно удовлетворять. Не проходит и нескольких дней, как малыш хорошо осваивает роль требующего поесть. Затем и более сложные роли: «мне неудобно в пеленках», «мне холодно», «не хочу в кроватку». Пока у малыша нет других способов заявить о своих потребностях, все роли выглядят примерно одинаково: «я орущий, потому что…». Потому что он здесь центр вселенной, а все остальные должны бегать вокруг него. И все бегают, что поделаешь, он ещё маленький. Мамы обычно очень быстро учатся по плачу различать, что именно сейчас необходимо ребёнку. И вот первые выученные роли: «Если кричать так – то возьмут на ручки; а если так – покормят».

Потом ребёночек подрастает, начинает двигаться, говорить, хватать всё, что под руку попадёт. И он изобретает для себя более сложные роли. Например, «я требующий игрушки». И чем сложнее потребность, тем больше необходимость как-то по-особенному себя вести, чтобы потребность поняли и удовлетворили. Когда мне хочется игрушку, нужно показывать пальчиком и что-то угукать, а когда мне больно и я хочу, чтобы меня пожалели, нужно протяжно плакать и всхлипывать. А что делать? Оказывается, другие люди… они не я, придётся договариваться. Если мама правильно понимает своего ребёнка и даёт ему нужную игрушку или обнимает и жалеет, значит, новый способ поведения работает и выучивается как роль.

А мамин голос уже начинает в головке звучать, сообщая, что можно, что нельзя, где опасность, и за что дают конфетку, а за что можно и по попе получить, даже если мама далеко.

Потом ребёнок отправляется в детский сад, где, помимо удовлетворения своих потребностей, надо ещё уживаться с воспитательницей и другими детьми. Малыш пытается применить выученные дома роли, но они не работают. Или работают как-то не так. Вот ему нужна игрушка. Но, оказывается, она нужна всем. И сколько ты ни кричи и ни требуй, её тебе почему-то не дают. Тогда, в зависимости от особенностей нервной системы, от тех ролей, которые он уже изобрёл, ребёнок выбирает систему поведения. Он может сделать буку. Сесть на скамейку и опустить глаза вниз. Мама на такое прибегала. Воспитательница не бежит. Тогда можно посидеть так ещё. Наконец, воспитательница подходит и даёт игрушку. Правда, не ту, желанную. Компромисс неоднозначный.

Другой малыш станет биться за