перечеркнул основы своей системы. Выходит, что Гитлер и его приверженцы черпали свои наиболее мощные и стойкие эмоции из "истребления национальной интеллигенции" в том виде, как оно проводилось в России и, как казалось, грозило Германии? Но что же тогда служило основой его успехов до 1941 года, если не невредимая армия и не функционирующий административный аппарат, доставшийся ему от Веймарской республики, а в конечном счете – от кайзеровской империи? Если корень зла заключался в "общественной оппозиции", т. е. в совокупности кругов, за симпатию и одобрение коих он боролся всю жизнь, то что делать с его обвинениями в адрес "евреев и большевиков"? Так, значит, вся разница между его режимом и режимом большевиков состояла лишь в том, что одна из партий гражданской войны, а именно – добровольческий корпус, после "ликвидации" всех противников и всех безучастных могла бы столь же безраздельно утвердиться в Германии, как враждебная ей партия в России?

Фактически Гитлер и его ближайшая свита все больше тяготели к выходу за рамки радикального фашизма по направлению к режиму, который вел бы себя по отношению к пока еще в значительной степени сохранившейся социальной структуре внутри страны столь же радикально, как и большевизм, и тем самым создавал бы себе возможность реализовывать и свои внешнеполитические цели с революционной беспощадностью. Для такого режима названия не существует, поскольку Гитлер мог осуществить лишь его начатки. Так, для его обозначения непригоден термин "национал-большевизм", поскольку главной целью национал-большевизма было заключение союза между Германией и СССР. Кроме того, термин "национализм" должен оставаться существительным, ибо хотя Гитлер и расширил понятие национализма до пределов арийской расы, но он ни в один миг не терял к нему доверия. За отсутствием лучшего обозначения можно было бы говорить о "большевико-национализме", т. е. о националистической или же расово-биологической системе, продвигавшейся по направлению к ликвидации наличествовавших социальных различий и стремившейся к достижению мировоззренческой и социальной гомогенности столь же радикально, как и большевизм, даже если это была, конечно же, такая гомогенность, которая заранее подразумевает строгую иерархию и безоговорочную дисциплину. Несомненно, в Германии были сделаны примечательные шаги по направлению к равенству такого типа. Так, отношения между рядовым составом и офицерами в войсках СС отличались куда большим товарищеским характером и непринужденностью, чем соответствующие отношения в вермахте. Но даже солдаты вермахта – от простого ополченца до фельдмаршала – получали одинаковое довольствие, и тем самым выполнялся постулат, принадлежавший к важнейшим предпосылкам революции 1918 года. Было бы вполне вероятным, если бы в отношении труда военнопленных прозвучало, что предпринимателями сегодня являются уполномоченные от всего немецкого народа -а ведь эта фраза соответствовала бы притязанию Карла Маркса, который, правда, говорил не о народе, а о рабочих.23 Речь Геббельса от 18 февраля 1943 года с его призывом к тотальной войне получила такой большой резонанс главным образом потому, что казалось, будто в ней провозглашена отмена всяческих "привилегий", и то же самое касается речи Гитлера от 26 апреля 1942 года, которая, судя по оперативным сводкам СД, снискала горячее одобрение в "простонародных и рабочих кругах" из-за содержавшихся в ней резких нападок на правосудие и особенно на чиновников. 24 Но главным требованием Гитлера и Гиммлера стал фанатизм, а идеалом фанатизма постепенно сделался политкомиссар Красной Армии. В публичной и частной обстановке Гитлер теперь нападал на "прогнившие и упадочнические высшие сословия" или на "этот буржуазный сброд", а Гиммлер недвусмысленно объявил, что преимуществом "русского" является то, что у него есть "армия, политизированная до последнего кули, т. е. мировоззренчески обработанная и руководимая".25

Поэтому появились национал-социалистские руководящие офицеры, и если их позиции, конечно же, были несравнимы с теми, что занимали в Красной Армии политкомиссары вплоть до окончательного упразднения должности в октябре 1942 года, то Гитлер все-таки, очевидно, усматривал в них важнейший фактор по созданию "сообщества, совершенно сплоченного по мировоззрению", в котором народу и вермахту предстояло слиться воедино. Поэтому он считал, что "интеллектуалы и ученые" на эту должность не годятся, поскольку они "никчемны и вредны".2' Глубокое личное уважение к Сталину (Сталин аналогичным образом уважал Гитлера, хотя это уважение имело другую основу) сочеталось у Гитлера с восхищением перед мировоззренческой мощью русских: только так можно объяснить, почему русские были названы "единственными по-настоящему великими противниками Германии", ведь у России есть свое мировоззрение, а возглавляет ее несомненно значительный государственный деятель – сказал Гитлер в январе 1943 года в беседе с Антонеску.27

Состоявшееся 20 июля 1944 года покушение Штауффенберга и раскрытие широко разветвленного заговора, ставшего причиной этого покушения и, несмотря на случайную неудачу в Волчьем Логове, все-таки кое-где (например, в Париже) приведшего к тяжелым последствиям, вызвало поток репрессий и инвектив, каковые не в последнюю очередь затронули носителей наиболее знаменитых фамилий в немецкой и прусской истории: Мольтке и Клейста, Йорка фон Вартенбурга и Трескова, фон дер Шуленбурга и Шверина, а, кроме того, те социальные силы, которым удалось выжить под прикрытием тоталитарного политического режима (самим или их ведущим представителям): высшую бюрократию и церкви, профсоюзы и партии. Если Сталин обычно все же расстреливал маршалов, командиров и генералов, сделавшихся в его глазах подозрительными, то Адольф Гитлер приказал повесить генерала-фельдмаршала фон Витц-лебена и генералов фон Хазе, Штиффа и Хёпнера. И он не довольствовался наказанием одних лишь виновных. Кроме этого, он ввел судебную ответственность всех членов семьи за деяния одного его представителя и тем самым начал истребление целого социального слоя. Поэтому Гиммлер в речи на съезде гауляйтеров в Позене (Познань) 3 августа 1944 года заявил: "Семья графа Штауфенберга будет истреблена до последнего члена".28 Хотя Сталин и распорядился уничтожить в лагерях нескольких членов семьи Тухачевского, но все же такого истребления он никогда не устраивал и, во всяком случае, не требовал в речах. Поэтому Гиммлер счел, что есть повод оправдаться перед гаулейтерами от обвинений в большевистском характере таких действий: "Нет, не обижайтесь на меня за это, тут нет ничего большевистского, это очень старый метод, привычный для наших предков." 29 Но он не извлек отсюда напрашивающегося вывода о том, что большевизм первым обратился к архаическим видам поведения, а национал-социализму теперь^предстоит копировать большевиков. А кроме того, не посмел сделать этого напрашивавшегося вывода, когда заявил, что Германия одержала победу на Западе, так как являлась революционной по сравнению с этими буржуазными государствами. Выходит, большевизм должен был одержать победу над Германией оттого, что он представлял собой революционное движение по сравнению с национал-социализмом? Как бы там ни было, в этом духе можно было бы продолжить воззрения Роберта Лея, который