Поэтому когда в сентябре 1942 г. один из самых известных советских военачальников попал в плен и вскоре дал понять, что не признает Сталина и большевизм и при определенных условиях готов к сотрудничеству с немцами, это было воспринято как большое событие. По распространенному мнению Андрей Андреевич Власов командовал самой лучшей из всех советских дивизий и в октябре-ноябре 1941 г. вместе с Жуковым больше всего способствовал обороне Москвы. Затем, являясь заместителем командующего группы армий и командиром 2-й Ударной армии, он попытался выполнить заведомо обреченный на неудачу приказ Сталина об освобождении Ленинграда, но после тяжелых боев его армия была разбита в районе Волхова, а он сам после многодневных скитаний был взят в плен в состоянии крайнего истощения. Своей блестящей карьерой он был обязан не только собственному трудолюбию, но и партии, в которую вступил в 1930 г., хотя был сыном простого крестьянина, силой загнанного в колхоз, и в юности посещал духовную семинарию. Поэтому большевизм и Сталина он, наверное, всегда принимал с некоторыми оговорками, но только опыт войны довел его до ненависти к ним. История его открытия немецкими офицерами – такими, как балтийский капитан Штрик-Штрикфельдт, а также глава отдела "Иностранные армии Востока" генерал-майор Гелен – читается как фантастический роман, а что касается самого Власова, то он не переставал выражать своим немецким товарищам растерянного удивления по поводу того, сколько индивидуальной инициативы и свободы в общении среди близких друзей еще допускается в этой Германии. Казалось, что весной и летом 1943 г. он действительно станет вождем российского альтернативного правительства: в своем "открытом письме" от 3 марта 1943 г. он самым решительным образом обвинял Сталина в том, что тот уничтожил миллионы русских людей и призывал народ "к борьбе за завершение революции, к созданию новой России и к братскому единству с народами Европы и особенно с великим немецким народом".2 Даже если в сообщениях друзей Власова о том, что после этой декларации число перебежчиков внезапно и резко возросло, содержались преувеличения, вряд ли можно сомневаться в том, что как в еще удерживаемых советскими войсками областях, так и оккупированной немцами части России фигура Власова производила очень глубокое впечатление и сильно встревожила Москву. Во время своей поездки по фронтовым штабам групп армий "Центр" и "Север" фельдмаршалы общались с ним почти как с равным, а население толпилось вокруг него, целуя руки. Однако именно поэтому он привлек внимание Гитлера и Гиммлера, и они строго запретили впредь помогать "этому русскому" и использовать его разве что в пропагандистских целях. Однако, несмотря на это, с удивлением можно было отметить, что подготовка к формированию русской армии продолжалась, и в резиденции Власова в Берлин-Далеме, а также в лагере Дабердорф под Берлином на полулегальном положении собрались представители всех тех сил, которые ожесточенно сражались в гражданской войне: сын крестьянина и генерал Красной Армии Власов, комиссар корпуса Шиленков, комиссар корпуса и бывший сотрудник Бухарина ^в2ей_Зыков, сын погибшего в ссылке священника полковник Меандров, подвергшийся жестоким пыткам во застенках НКВД полковник авиации Мальцев, сын бывшего адъютанта адмирала Колчака Сахаров, а также эмигрировавшие казацкие генералы Краснов и

Шкуро. Хотя между ними возникали определенные противоречия, их все же было не так много, как в немецком Сопротивлении, состоявшем из разнородных сил, которые когда-то вели беспощадную борьбу между собой, чем и способствовали триумфу Гитлера. И если не было в точности известно, сколько людей стояло за теми, кто принимал участие в покушении 20 июля 1944 г., было ясно, что сторонники и союзники Власова примерно в тот же период объединяли почти миллион человек. Можно только догадываться, сколько миллионов пошло бы за ним, если бы он не в ноябре 1944 г., а в ноябре 1942 г. или хотя бы в начале 1944 г. получил согласие Гитлера и Гиммлера на то, чтобы под бело-голубым Андреевским крестом формировать независимую "Русскую Освободительную Армию" и создавать "Национальный комитет за освобождение народов России". Однако речь ни в коем случае не шла бы о каких-то необоснованных домыслах, о чем свидетельствует даже послевоенная участь тех многих советских военнопленных, которые не принимали участия во вла-совском движении. Однако крушение и трагедия все-таки доказали, что для многих немцев и бесчисленного множества русских эта война все-таки была войной освободительной, которая только потому была обречена на неудачу, что Гитлер, несмотря на весь приобретенный опыт, твердо держался установки, которая предполагала геноцид и окончательное решение, а также потому, что в установке на тотальный эгоцентризм немецкой расы еще не было ничего подлинно идеологического, а в стремлении покончить с еврейством уже нельзя было увидеть обычной идеологии [28].

4. Геноцид и "окончательное решение еврейского вопроса"

Геноцид и "окончательное решение еврейского вопроса", за которые должно отвечать национал-социалистской Германии, невозможно понять в их своеобразии, если просто объявить их единственными в своем роде, пренебрегая их сходством с другими сопоставимыми явлениями. Несравнимое как раз-таки предполагает сравнение, а за единством обозначений зачастую кроются разные предметы.

Геноцид, или народоубийство, тесно связан с войной, но эти понятия не полностью покрывают друг друга. Так, еще в классической древности войны между городами или племенами зачастую заканчивались тем, что все мужчины побежденных оказывались убитыми, а женщины и дети -проданными или уведенными в рабство; гомеровский эпос сплошь и рядом предполагает геноцидальный характер войны. Но Новое время и даже Средневековье в Европе отличались тем, что европейцы стремились цивилизовать войну, т. е. проводили различие между воюющими и невоюющими. Следовательно, теперь, по идее, уже невозможно было уничтожить целый народ, и постепенно внедрялось даже право военнопленных, гарантировавшее пощаду побежденным и небоеспособным участникам боевых действий, что было подтверждено, например, Гаагской конвенцией 1907 года. Но прежде всего было установлено, что воля к заключению перемирия или мира дает известные права, исключающие использование ситуации в целях геноцида. И перед началом Первой мировой войны цивилизованный мир считал нормальным, когда вооруженные силы двух или нескольких государств воевали между собой, постоянно щадя гражданское население – до тех пор, пока не выносилось какое-нибудь решение и в ходе переговоров не был заключен мир. Основное условие здесь состояло в том, что армии отчетливо различались от гражданского населения. Уже в начале Первой мировой войны условие это оказалось в опасности из-за того, что часть бельгийского населения, справедливо полагавшая, что их страна подверглась нашествию, обратилась к партизанской войне, вызвав тем самым репрессии со стороны немцев, и особенно – расстрелы