Во-первых, в языках указанного типа значительное число знаменательных слов выступает в функциях, свойственных различным частям речи, т.е. по терминологии некоторых авторов, является поливалентным. По этой причине лексический состав этих языков разбивается лишь на частично не пересекающиеся грамматические классы слов, т.е. объемы этих классов слов, если употреблять здесь логическую терминологию, являются частично перекрещивающимися.

Во-вторых, в данных языках части речи слабо противопоставляются друг другу по своим морфологическим признакам – имеющиеся здесь различия в основном относятся к области несинтаксического формообразования, причем последнее по сравнению с языками синтетического типа в них также весьма слабо представлено. Поэтому при выделении частей речи в этих языках значительная роль отводится синтаксической функции слов и их сочетаемостным свойствам.

В-третьих, в языках этого типа наблюдается значительно меньшее количество случаев расхождения между общеграмматическим и лексическим значением слова, чем в языках с развитым синтетизмом (ср. рус. краснота – лексическим значением которого является качественный признак, а общеграмматическим – предметность; бег – лексическим значением которого является действие, а общеграмматическим – предметность и т.п.) и лексическое (вещественное) значение слова в языках первого типа играет бóльшую роль в определении его грамматической природы, чем в языках второго типа[335].

Хотя в языках синтетическо- или полисинтетическо-агглютинирующего типа границы между частями речи и, в частности, между именами и глаголами оказываются более четкими, однако и в них обнаруживается немало объединяющих их признаков. В этих языках благодаря весьма развитому синтаксическому и несинтаксическому формообразованию части речи более четко отграничиваются друг от друга по своим морфологическим свойствам и в них в отличие от аналитическо-агглютинирующих языков нет сколько-нибудь значительного слоя лексики, которая является полифункциональной. Однако в этих языках наблюдается значительное количество случаев, когда слова, принадлежащие к разным частям речи, имеют общие основы и, следовательно, отличаются друг от друга только формообразующими парадигмами. Так, наличие общих именных и глагольных основ отмечается в финно-угорских, тунгусо-маньчжурских, тюркских, палеоазиатских, кавказских и некоторых других языках этого типа. В.И. Лыткин, указывая, что в ряде финно-угорских языков

«основы отдельных имен и глаголов совпадают»

и к тому же в них возможны и такие случаи,

«когда бессуффиксная форма может использоваться одинаково и как форма глагола, и как имени, ср. fagy ‘мороз’ и ‘морозит’, les ‘засада’ и ‘караулит’»,

рассматривает эти случаи как следы доуральской неразделенности имени и глагола, которые получили дифференциацию лишь в прауральском языковом состоянии[336]. Значительное количество общих глагольных и именных основ, т.е. основ находящихся в отношении конверсии, зафиксировано в тюркских языках[337]. Существенно при этом,

«что в древнетюркском языке глагольно-именных основ больше, чем в современных языках, и что по мере приближения к нынешнему состоянию их количество постепенно уменьшается»[338].

В связи с этим высказывается предположение,

«что в тюркском праязыке почти любой первичный корень обозначал и предмет и действие-состояние, т.е. был синкретичным»[339].

При такой постановке вопроса можно говорить о значительной близости между древним состоянием синтетическо-агглютинирующих языков и современным состоянием аналитическо-агглютинирующих языков. Значительное количество общих именных и глагольных основ зафиксировано в эскимосском языке[340]. В нивхском языке, в отношении которого данные внутренней реконструкции позволяют говорить о том, что некогда он был языком аналитическо-агглютинирующего типа, количество общих именных и глагольных основ весьма велико и есть основания предполагать, что ранее их было еще больше[341].

К ним, например, относятся:

ны ‘дело’, ны-д′ ‘делать’,

к′ыр ‘голод’ и к′ыр-д′ ‘голодать’,

т′ыи ‘сон’ и т′ыи-д′ ‘сниться’,

к′уну ‘заря’, ‘рассвет’ и к′уну-д′ ‘быть светлым, прозрачным’

и мн. др.

О первоначальной неотдифференцированности имени и глагола, по-видимому, свидетельствует и тот факт, что и при наличии развитого синтаксического и несинтаксического формообразования у имен и глаголов, некоторые из таких форм оказываются для них общими или характеризуются промежуточными именными и глагольными чертами. Так, например, в нивхском языке форма множественного числа, вопросительные формы, формы выражения неопределенности и эмоций образуются у имен и глаголов посредством одних и тех же грамматических показателей; отмечаются единичные случаи, когда видовым показателем законченного действия, оформляются существительные; форма изъявительного наклонения на -д′ обладает рядом именных особенностей и т.д.[342]

Весьма показательны в этом отношении также материалы эскимосского языка, где любое имя, выступая в функции сказуемого, присоединяет глаголообразующий суффикс и получает соответствующее глагольное оформление, например, юк ‘человек’, юг-у-к′ ‘он есть человек’[343].

Итак, по-видимому, с известной долей вероятности можно предполагать, что на первоначальных этапах развития языков одно и то же слово употреблялось как для обозначения предмета, так и для обозначения действия. Правда, остается открытым вопрос о том, все ли слова обладали этим свойством полифункциональности или необходимо допустить и существование таких слов, которые по самому характеру своего лексического значения не могли быть полифункциональными. Во всяком случае бесспорно, что дифференциация имени и глагола есть первый этап формирования грамматических классов слов.

Если говорить о позднейших этапах грамматической дифференциации словарного состава языков, то здесь общепринята точка зрения, согласно которой слова, обозначающие качественные признаки, возникают на основе слов, обозначающих предметы. Эта точка зрения развивалась прежде всего специалистами по индоевропейским языкам. А.А. Потебня сформулировал ее следующим образом:

«Различие между существительным и прилагательным не исконно. Прилагательные возникли из существительных, т.е. было время, оставившее в разных индоевропейских языках более или менее явственные следы и доныне, когда свойство мыслилось только конкретно, только как вещь»[344].

По мнению К. Бругмана, прилагательных не было в праиндоевропейском и они начали возникать в индоевропейских языках в результате адъективации существительных[345]. Рассматривая проблему возникновения прилагательных в связи с формированием понятий о качественных признаках, Л.П. Якубинский писал:

«Имя прилагательное есть часть речи, обозначающая свойства-признаки предметов. Оно развивается на основе синтаксической категории определения. Естественно, что предпосылки развития определения (прилагательного) создаются лишь по мере того, как говорящие научаются выделять те или иные свойства предметов, сравнивая эти предметы между собой, познавая один предмет через другой… Так как свойства предметов раскрываются через другие предметы, то первоначально названия тех или иных свойств – это не что иное, как название предметов, которые с точки зрения говорящих являются преимущественными носителями этого свойства или признака… Отсюда ясно, что на первоначальном этапе развития определения нет и не может быть речи