Сегодня Роман добавит восемьдесят восьмой штрих к счету, который ведет на листке бумаги у себя в каюте. Не из желания ускорить ход времени, а ради того, чтобы связать его с чем-то исчислимым. В противном случае — в противном случае нарушается его собственное равновесие. Космос разрывает время на куски. В ходе подготовки их инструктировали: делайте отметку каждый день после пробуждения, проговаривайте: настало утро нового дня. Будьте честны с собой в этом вопросе. Настало утро нового дня.

Так оно и есть, но за этот новый день они обогнут планету шестнадцать раз. Увидят шестнадцать восходов и шестнадцать закатов, шестнадцать дней и шестнадцать ночей. Ища устойчивое положение, Роман цепляется за поручень возле иллюминатора; звезды Южного полушария исчезают из виду. Вы привязаны к Всемирному координированному времени, говорят им коллеги с Земли. Это истина, никогда не ставьте ее под сомнение. Почаще смотрите на часы, давайте разуму якорь, твердите себе, когда просыпаетесь: настало утро нового дня.

Так оно и есть. Но это день пяти континентов, осени и весны, ледников и пустынь, дикой природы и зон военных действий. Пока они путешествуют вокруг Земли сквозь скопления света и тьмы, предаются сложной арифметике силы тяги и положения в пространстве, скорости и датчиков, щелчок кнута, возвещающий о наступлении нового утра, раздается каждые полтора часа. Им нравятся дни, когда быстро отцветающая заря по ту сторону иллюминатора совпадает с началом их собственного дня.

В эту последнюю минуту темноты Луна почти полная и висит низко над пылающим кольцом атмосферы. Ночь будто не подозревает, что ее вот-вот сменит день. Роман представляет, как через несколько месяцев выглянет дома в окно спальни, отодвинет композицию засушенных женой цветов с неведомыми ему названиями, с усилием отворит запотевшее заклиненное окно, вдохнет московский воздух и уставится на Луну, точно на сувенир, который привез из отпуска в экзотических краях. Мгновение спустя вид со станции на Луну, притаившуюся сразу за атмосферой — не над ними, а на той же высоте, как равная рядом с равными, — заслоняет все, и мысль о доме и спальне улетучивается.

Когда Шону было пятнадцать, в школе им рассказывали о «Менинах». Речь шла о том, как картина дезориентирует зрителя и ему остается только гадать, на что именно он смотрит.

Это картина внутри картины, сказал учитель, приглядитесь внимательно. Смотрите сюда. Веласкес, ее автор, сам присутствует на своем полотне — вот он, за мольбертом, пишет картину, вернее, короля и королеву, но они находятся за пределами картины, там же, где и мы; они взирают на происходящее, и лишь их отражение в зеркале, расположенном в центре композиции, позволяет нам узнать, что они тоже здесь. Как и мы, король с королевой следят глазами за своей дочерью и ее фрейлинами, в честь которых и названо полотно — Las Meninas, «Фрейлины» по-испански. Кто же в действительности является главным персонажем этой картины — король и королева (чей парный портрет пишет художник и чьи белые отраженные лица, хоть и маленькие, видны посередине на заднем плане), их дочь (настоящая звезда в центре композиции, такая яркая и светлая на фоне окружающего полумрака), ее фрейлины (а также карлики и придворные из ее свиты и еще пес), человек в дверях, который, кажется, несет какое-то послание, Веласкес (чье присутствие на картине неоспоримо — это художник, стоящий за мольбертом и пишущий то ли портрет королевской четы, то ли собственно картину «Менины») или мы, зрители, ведь мы занимаем ту же позицию, что и король с королевой, тоже взираем на происходящее, и в ответ на нас взирают и Веласкес, и инфанта, и зеркальные отражения короля и королевы? А может, главным героем является искусство как таковое (которое представляет собой набор иллюзий, уловок и хитростей в рамках жизни) или жизнь как таковая (которая представляет собой набор иллюзий, уловок и хитростей в рамках сознания, стремящегося постичь бытие через ощущения, мечты и искусство)?

А может, добавил учитель, это просто картина ни о чем? Всего лишь изображение нескольких человек в комнате и зеркала на ее стене?

Шон, который в пятнадцать лет не интересовался живописью и уже знал, что хочет стать летчиком-истребителем, воспринял этот урок как образчик бесполезности. Картина ему не особенно понравилась, да и вопрос, что на ней представлено, не пробудил у него любопытства. Пожалуй, и вправду всего лишь комната, люди и зеркало на стене, но Шону даже не захотелось поднимать руку, чтобы высказать мнение вслух. Сперва он выводил в блокноте геометрические рисунки, затем изобразил человека на виселице. Девушка, сидевшая рядом с Шоном, увидела эти каракули, подтолкнула его, приподняла брови и украдкой улыбнулась, а много лет спустя, выйдя за него замуж, подарила ему открытку с репродукцией картины «Менины», которые считала символом начала их общения. И когда спустя еще несколько лет он был в России, готовился к полету в космос, на обратной стороне этой открытки жена убористым почерком кратко изложила то, о чем говорил учитель на уроке, — сам Шон, разумеется, все давно позабыл, зато жена помнила ясно, и это нисколько не удивило его, ведь она была самым умным и проницательным человеком, которого он знал.

Открытка хранится у него в каюте. Проснувшись нынче утром, Шон всматривается в репродукцию, изучает все возможные сюжеты и перспективы, которые жена перечислила на обороте. Король, королева, фрейлины, девочка, зеркало, художник. Шон не сразу осознает, что его взгляд прикован к открытке. Ему чудится, будто он не досмотрел сон, в голове роятся беспорядочные мысли. Шон выбирается из спального мешка, надевает беговую форму и, направляясь к пищеблоку за кофе, видит в иллюминаторе ни на что другое не похожую северную оконечность Омана, вдающуюся в Персидский залив. Над темно-синим Аравийским морем плывут пылевые облака, вот огромное устье Инда, а вон там Карачи, — невидимый сейчас, при свете дня, ночью город превращается в сложную сеть штрихов, навевающую Шону воспоминания о геометрических рисунках школьных лет.

По произвольно выбранному временному измерению, которое принято здесь, где времени как такового не существует, сейчас шесть утра. Остальные встают.

Глядя вниз, члены экипажа понимают, почему планету называют матерью-Землей. Все они подчас испытывают это же