И даже представляется, что все эти виды несогласованности порою вливаются в русло столь точно определимое, что могут служить схемой связности через подвижность. На самом деле наш способ избегать реального прямо раскрывает нашу глубинную реальность. Тот, кто лишен функции ирреального, – в такой же степени невротик, как и тот, кто лишен функции реального. Можно сказать, что расстройство функции ирреального отражается на функции реального. Если функция открытости, которая как раз и является функцией воображения, повреждена, то и само восприятие остается притуплённым. Следовательно, мы должны найти упорядочивающую линию преемственности, ведущую от реального к воображаемому. Чтобы прочувствовать эту упорядоченную преемственность, достаточно произвести классификацию серий психологических документов.

Эта упорядоченность сопряжена с тем, куда унесут нас в исследовании воображаемого фундаментальные материи, воображаемые элементы, подчиняющиеся идеальным законам, столь же непреложным, как и законы, выявленные экспериментально. Позволим себе упомянуть здесь несколько недавно вышедших небольших книг, где под именем материального воображения мы занялись изучением поразительной потребности в «проникновении», каковая поверх соблазнов воображения форм начинает мыслить материю, грезить материю, жить в материи или – иными словами – материализовать воображаемое. Мы посчитали, что имеем все основания вести речь о законе четырех типов материального воображения, о законе, с необходимостью сочетающем с творческим воображением один из четырех элементов: огонь, землю, воздух или воду. Несомненно, конкретные образы могут быть многоэлементными, существуют образы составные, однако жизнь образов подчиняется более труднонаходимой чистоте преемственности. И, коль скоро образы выстраиваются в ряды, они отсылают к некоей первоматерии, к первостихии. Физиология воображения в еще большей мере, нежели его анатомия, подчиняется закону четырех стихий.

Не следует ли опасаться, что между нашими прежними работами и настоящим исследованием возникнет противоречие? Если закон четырех типов материального воображения обязывает воображение фиксироваться на определенном виде материи, то не найдет ли здесь воображение основание для неподвижности и монотонности? Тогда изучение подвижности образов было бы тщетным занятием.

Этого не происходит, поскольку каждая из четырех стихий бывает воображаема не в своей инертности; напротив, каждую стихию мы воображаем в ее особом динамизме; она стоит у истоков ряда, в котором задействован специфический тип преемственности для иллюстрирующих его образов. Еще раз пользуясь изумительным выражением Фондана, скажем, что материальная стихия есть принцип хорошего проводника, наделяющего воображающую психику непрерывностью. Наконец, любая стихия, с энтузиазмом принимаемая материальным воображением, готовит для динамического воображения особый тип сублимации и характерное трансцендирование. Доказательства тому мы будем представлять на всем протяжении этого исследования, наблюдая за жизнью образов воздуха. Мы увидим, что воздушная сублимация представляет собой наиболее типичную дискурсивную сублимацию, а ее ступени наиболее показательны и упорядоченны. Ее продолжает диалектическая и несложная, слишком уж легкая сублимация. Так, кажется, будто летящее существо неподвластно даже атмосфере; будто ради трансцендирования воздуха является некий эфир; будто какой-то абсолют завершает осознание нашей свободы. По сути дела, нужно ли подчеркивать, что в царстве воображения к существительному воздух ближе всего подходит эпитет вольный? Природный воздух – воздух вольный. Нам, стало быть, необходимо удвоить осторожность в восприятии банально переживаемого освобождения и слишком стремительного обращения к урокам вольного воздуха, освобождающего воздушного движения. Мы попытаемся войти в подробности психологии воздуха подобно тому, как мы осветили детали психологии огня и воды. С точки зрения материального воображения наш очерк будет куцым, ибо воздух – бедная материя. Но зато воздух даст нам большое преимущество, касающееся воображения динамического. По существу, в воздухе движение главенствует над субстанцией. В таком случае субстанция будет присутствовать лишь тогда, когда есть движение. Воздушная психика поможет нам представить себе этапы сублимации.

IV

Чтобы как следует уразуметь разнообразие этой активной сублимации, и в частности радикальное различие между кинематической сублимацией и сублимацией поистине динамической, необходимо отдавать себе отчет в том, что движение, раскрывающееся нашему зрению, не динамизировано. Визуальная подвижность остается чисто кинематической. Зрение слишком пассивно и немотивированно наблюдает за движением, и потому не может научить нас переживать его нераздельно и «изнутри». Игры формального воображения, интуиции, завершающие визуальные образы, ориентируют нас в сторону, противоположную субстанциальной сопричастности. Только симпатия по отношению к конкретному виду материи может обусловливать действительно активную сопричастность, которую мы охотно назвали бы индукцией, не будь это слово уже присвоено психологией умозаключения. Тем не менее такая сопричастность жизни образов, проводниками которых мы становимся, возможна. Только эта материально-динамическая индукция, эта «проводимость реального» через интимное ощущение может вызвать к жизни нашу сокровенную суть. Мы научимся этому, когда установим какое-то материальное соответствие между вещами и нами. Для этого необходимо проникнуть в сферу, которую Рауль Юбак весьма удачно назван контрпространством[8]: «Практической целесообразности органов тела, требуемой настоятельной физиологической необходимостью, соответствует целесообразность поэтическая, каковую тело сохраняет в потенции… Необходимо убедиться, что предмет может поэтапно изменять смысл и обличье сообразно тому, коснется ли его, пожрет или пощадит поэтическое пламя». И, пуская в действие эту субъектно-объектную инверсию, Рауль Юбак показывает нам в своем «Упражнении по очищению» «обратную сторону стороны лицевой». Похоже, что именно так он обнаруживает соответствие между трехмерным пространством и тем пространством души, которое Жоэ Буске так удачно назвал «пространством с нуль-измерением». Когда мы попрактикуемся в психологии безграничного воздуха, мы лучше поймем, что в безграничном воздухе исчезают измерения и что тем самым мы соприкасаемся с той, находящейся вне измерений материей, какая производит на нас впечатление абсолютной интимной сублимации.

Итак, мы видим преимущество специализированного вчувствования (Einfühlung), преимущество растворения в конкретном виде материи по сравнению с рассеянием в разнородной вселенной. От предметов, от различных материй, от «стихий» мы потребуем раскрыть нам сразу и их удельную «плотность» бытия, и точно выраженную энергию становления. Явления же будут нас учить изменению и субстанциальной подвижности, словом, подробной физике динамического воображения. В частности, феномены воздуха дадут нам весьма обобщенные и крайне важные уроки подъема, восхождения, сублимации. Эти уроки следует довести до уровня фундаментальных принципов психологии, которую мы охотно назвали бы асцензиональной[9] психологией. Приглашение к воздушному путешествию, если последнее, как и подобает, предполагает подъем, всегда неотделимо от впечатления легкости воспарения.

И тогда мы ощутим, что подвижность образов реализуется в той пропорции, в какой, проникаясь симпатией к феноменам воздушной стихии благодаря динамическому воображению, мы осознаем своеобразное облегчение, веселье и легкость. Воспарение станет тогда интимной жизненной реальностью. Реальная вертикальность войдет в саму систему психических явлений. Эта вертикальность – не пустая метафора; это принцип упорядоченности, закон преемственности, лестница, поднимаясь по которой мы ощущаем ступени особого рода чувствительности. В конечном счете и жизнь души, и любые тонкие и сдержанные эмоции, и все надежды, и разнообразные опасения, и всяческие