Религиозное, художественное, политическое, научное мышление на протяжении «большого», выходящего за свои точные рамки XVI столетия коренным образом поменяло всю свою систему координат. И, наверное, в нем следует проложить условную — очень широкую — пограничную полосу в истории западноевропейской культуры. Об Италии, где Возрождение, как считается, началось уже в XIV в., конечно, разговор особый. Но и здесь новая гуманистическая картина мира была лишь одним из интеллектуальных течений. Более того, современные издатели и комментаторы гуманистических текстов, встречая в них явно не «возрожденческие» пассажи и мотивы, вынуждены выходить из положения с помощью обтекаемых формулировок: находят «дань прошлому», «отсылки к авторитету», «оглядку на церковную цензуру», а то и просто решают, где, скажем, Петрарка или Салютати уже ренессансный, а где явно средневековый. В других странах творили художники и писатели, формально ничем не уступавшие итальянским собратьям, проблемы и образы того стиля мышления и того искусства, которые мы называем ренессансным или гуманистическим, находили отклик в Германии, Франции, Испании и Англии в то же самое время, что во Флоренции, когда искусство Венеции еще не оставило своей привязанности к золоту византийских икон и мозаик. Культура Возрождения — точнее, то, что мы сегодня склонны ею называть, — была одной из форм жизненного уклада, одной из форм мышления, иногда мирно, иногда конфликтно сосуществовавшей с традиционными средневековыми формами.

Эти «конфликты на спорной границе», как выразился однажды Этьен Жильсон[26], вряд ли когда-нибудь прекратятся. Поэтому я решил описать «тысячелетнее царство», лишь частично согласующееся по хронологическим рамкам со Средневековьем. В этом выборе нет ни фрондерства, ни бравады — есть похожие опыты[27]. Мне просто кажется, что большинство культурно-религиозных задач, поставленных веком Константина, не потеряли злободневности на протяжении этого тысячелетия. В «долгом» XIII столетии, от Франциска Ассизского до Данте, достижения великого обновления XII в. кристаллизовались в суммах, соборах, в дантовской «Комедии».

Конечно, и такой выбор не может не выглядеть столь же волюнтаристским и субъективным, как эсхатологическое заглавие всей книги: почему нельзя было закончить Колумбом, снарядившим каравеллы для стяжания земного рая, но открывшим, сам того не чая, Новый Свет? Ответ отчасти субъективен: я чувствую себя увереннее в текстах и образах, созданных до Данте включительно, «лето» Средневековья, несмотря на все обаяние знаменитой книги Хёйзинги, мне милее, чем «осень». Не факт, что «синтетический образ человека и мира, созданный в „Средние века“, расшатанный и разорванный в четырнадцатом веке, в пятнадцатом окончательно распался на части»[28]. Я лично не стоял со свечкой у одра болезни этого самого «синтетического образа». Но я уверен: средневековая культура, вовсе не исчерпав себя, раскрылась в тысячелетии, начавшемся при Константине и закончившемся при Данте.

Теперь кратко о географии. Из предшествующего изложения уже становится ясно, что едва ли не основным критерием причастности к средневековому типу мышления я склонен считать принадлежность к христианской религии. Значит, нужно представить себе на карте границы распространения христианства. Однако точно так же как многоукладным, не только феодальным, был хозяйственный строй западноевропейского общества, таким же «многоукладным» можно назвать средневековое (и вслед за ним, конечно, современное) христианство. Дело не только в многочисленных ересях и расколах изначально не разделенной Церкви на православную и католическую (для средневековых христиан: на «греческую» и «латинскую»). Этот раскол подготавливался долго, на протяжении нескольких веков, и в основном — но не полностью, не бесповоротно — завершился обменом анафемами между Римом и Константинополем в 1054 г. Дело в самом религиозном фоне, в понимании догматов и в образе религиозного поведения.

Как ни странно, западноевропейское Средневековье создало множество памятников мысли и искусства, которые гораздо ближе по духу не к Византии, а к иудейской и мусульманской традициям. Это не удивительно, поскольку в последние века рассматриваемой эпохи контакты Запада с «неверными», представителями двух великих монотеистических религий, были зачастую куда плодотворнее, чем с «раскольниками» греками, ненавидимыми за надменность и хитрость, и всем многонациональным миром византийского содружества, включавшего Русь. Разграбление Константинополя крестоносцами по время Четвертого крестового похода в 1204 г. — характерный пример этого глубинного взаимного непонимания и неприятия. Латинское Средневековье по большому счету географически совпадает с современным Евросоюзом, во всяком случае, с его ядром. К нему постепенно, и не на равных, относительно недавно присоединилась Восточная Европа, некогда либо пребывавшая на окраине католического мира, либо принявшая греческое христианство. Неслучайно «Третий Рим», Москва, вместе с Римом вторым, Стамбулом, — два крупнейших города физической Европы — за бортом. Неслучайно и на Западе, и в России все спокойно говорят о Европе как о чем-то внешнем по отношению к России и русским. Будто кто-то отменил физическую карту, оставив лишь политическую.

Любой абсурд объясним, если заглянуть глубоко назад. Связи между такими, тоже довольно условными, «Западом» и «Востоком» на протяжении интересующего нас тысячелетия было бы смешно отрицать, и мы их увидим. Но все же речь идет о разных культурах, и это — надеюсь, больше, чем моя недостаточная компетентность, — хотя бы отчасти оправдывает лишь спорадическое появление Византии и Руси в моем рассказе.

Итак, нас будет занимать мир «латинского», или католического, христианства, формально подчиняющегося авторитету римского папы. Но язычество, или, правильнее, не-христианство, никогда не умирало внутри христианского средневекового мировоззрения. Оно проявлялось даже у самых ортодоксальных мыслителей, хотя бы для того, чтобы подвергнуться уничтожающей критике, насмешке, экзорцизму, анафеме. О язычестве говорили, проповедовали, писали, потому что оно было одной из тех констант, которые определяли сознание средневековых людей, хотели они того или нет. Христианство должно было — и во многом преуспело в этом — вобрать в себя языческие элементы, тем самым узаконив их. Мы не раз увидим, как это происходило.

Истоки:

Священное Писание и его читатели

Более или менее ясно обозначив конец «тысячелетнего царства», я словно нарочно ничего не сказал о его начале. Дело в том, что оно совпало с расцветом римской Античности, когда империя достигла пика могущества, античное мировоззрение приобрело свои законченные, классические формы. В I в. н. э. и в самом начале II в. были написаны все книги, вошедшие впоследствии в канон Нового Завета, который вместе с Ветхим Заветом составил Библию[29]. В ней — начало, о ней и пойдет речь.

Христианство, как и предшествующий ему иудаизм и последующий ислам, есть религия божественного Откровения и священных текстов (scriptura sacra). Такая религия могла возникнуть только в достаточно развитой цивилизации, соединив в себе семитский, «восточный» элемент с эллинистически-римским, «западным». Это соединение выразилось в том, что на первых двух Вселенских соборах, в IV в., Христианская церковь приняла в качестве своего