обнаруживая, что вся их прежняя жизнь разрушена, а в новой они никому не нужны. Один из непосредственных участников событий впоследствии называл возвращение домой в августе 1945 г. худшим временем в своей жизни[13]. Послевоенное немецкое кино запечатлело собирательный образ приехавшего домой фронтовика: растерянного, дезориентированного, лишнего для всех окружающих. Этот образ отражал реальный опыт многих тысяч немцев. В лексиконе появились слова «болезнь вернувшегося» и «синдром смирительной рубашки», означавшие психологические сложности с возвращением к гражданской жизни.
Пятая часть жилого фонда страны оказалась уничтожена — центры больших городов лежали в руинах после ковровых бомбардировок. «9 мая 1945 г. Германия была страной битых камней», — писал американский публицист Милтон Майер[14]. В годы войны был разбомблен в общей сложности 131 немецкий город, доля полностью разрушенных зданий в наиболее пострадавших из них доходила до двух третей. Некоторые города, к примеру Падерборн и Дюрен, оказались стерты с лица земли более чем на 90 процентов, то есть почти полностью. В Кёльне было разрушено 70 процентов жилого фонда, в Гамбурге — более 50 процентов. Один из современников, увидев, что осталось от Касселя, заметил: проще взять и выстроить новый Кассель где-нибудь поблизости. Кроме того, представители оккупационных держав заняли многие из уцелевших зданий, что только ухудшало ситуацию с жильем.
Городской пейзаж послевоенной Германии определяли скелеты домов и горы обломков, перегораживавшие улицы. Между этими грудами вились тропинки, по которым спешили редкие прохожие. Хотя разбор руин начался сразу же после окончания войны, объем работ оказался так велик, что они растянулись на долгие годы. В одном только Кёльне из центра города пришлось вывезти в общей сложности 13,5 млн кубических метров обломков и мусора. Одним из символов послевоенной разрухи и одновременно восстановления стали так называемые женщины руин — немки, занятые на разборе завалов. Их образ впоследствии приобрел романтические черты, в них видели жизненную силу и стремление возродиться из пепла. В действительности это была тяжелая работа, которая к тому же весьма скудно оплачивалась, — однако многим приходилось наниматься, чтобы хоть как-то прокормить свои семьи.
В населенных пунктах действовал комендантский час, стояли блокпосты, у прохожих регулярно проверяли документы. В некоторых городах выходить на улицу было запрещено уже после шести часов вечера. В американской оккупационной зоне немцам запрещалось без особого разрешения удаляться более чем на шесть километров от места постоянного проживания. Действовало правило «больше пяти не собираться». Все радиоприемники, фотоаппараты, бинокли требовалось незамедлительно сдать оккупационным властям; запрещалось держать почтовых голубей. Победители все еще боялись возможного партизанского движения и заранее принимали соответствующие меры. Связь между разными городами и регионами отсутствовала. Не функционировали ни почта, ни телефон. Инфраструктура достаточно быстро восстанавливалась, но в силу вступали административные запреты: так, британцы только в июле разрешили немцам посылать друг другу почтовые карточки. Переписка между разными оккупационными зонами была разрешена только осенью 1945 г.
В этих тяжелых условиях солидарность в обществе почти отсутствовала, сплошь и рядом действовало правило «каждый сам за себя». В начале 1960-х философ Карл Ясперс вспоминал первое послевоенное время: «Царили растерянность и молчание, скрытая злоба, а короткое время и просто отупение. Многие старались добиться у победителей каких-то преимуществ для себя. С горем соседствовала бесцеремонность»[15]. Оптимизм начал быстро угасать, пессимизм усиливался. Немцы с тревогой и надеждой смотрели на победителей, гадая, чего им ожидать от новых властей.
Глава 2. Наказание
В странах антигитлеровской коалиции не было недостатка в оптимистах. В Соединенных Штатах подготовка к управлению оккупированной Германией началась в 1941 г., в Великобритании — весной 1942 г. Вермахт контролировал всю Западную и Центральную Европу, рвался к Нилу и Волге, а в Лондоне и Вашингтоне были настолько уверены в победе, что активно готовились к послевоенному будущему. Кому-то из современников этот оптимизм наверняка казался избыточным, но, как показала практика, в итоге благоприятные прогнозы оправдались.
Цель союзников была понятной — не только разгромить Третий рейх и заставить его капитулировать, но и превратить Германию в страну, безопасную для остального мира. Однако вопрос, как этого достичь, оказался весьма спорным. Вернее, это был целый набор взаимосвязанных вопросов, которые в первом приближении сводились к знаменитой паре «Кто виноват?» и «Что делать?». Круг виновных можно было очертить максимально широко, включив в него всех немцев без разбору, или сузить до группы злодеев, жертвами которых стал в том числе и немецкий народ. Разрабатывая программу действий, победители могли сосредоточиться либо на наказании и возмездии, то есть сделать акцент на прошлом, либо на строительстве приемлемого будущего. Разумеется, два варианта не были полностью взаимоисключающими, но, как показала практика, сочетать одно с другим было весьма непросто.
Ни в обществе, ни в политических кругах западных держав не было единства относительно ответов на эти вопросы. Не возникло оно и к маю 1945 г., в связи с чем оккупационная политика с самого начала отличалась некоторой противоречивостью: мы можем легко увидеть в ней черты обоих подходов. Только постепенно, путем проб и ошибок был выбран магистральный путь: отказ от концепции коллективной вины и ориентация на будущее. Примечательно, что так же поступили и в Советском Союзе, где концепция оккупационной политики была выработана существенно раньше: задолго до конца войны Сталин призвал разделять Гитлеров, которые приходят и уходят, и немецкий народ.
Тем не менее во время Второй мировой войны идея о том, что главный виновник всех бед — именно германский народ во всей своей совокупности, пользовалась в западных державах большой популярностью. Чтобы понять причину этого, нужно попытаться посмотреть на ситуацию глазами человека первой половины 1940-х гг. Представьте: речь идет о государстве, которое за четверть века умудрилось развязать две мировые войны. В первом случае еще можно было сказать, что всему виной правящая клика Германской империи во главе с кайзером и его генералами, а общество не имело реальных рычагов влияния на внешнюю политику. Но после поражения в Первой мировой у немцев произошла революция, появилась вполне себе демократическая республика, которая, однако, не просуществовала и полутора десятков лет. Немцы сперва выбрали президентом кайзеровского фельдмаршала Гинденбурга, а затем пошли массово голосовать за национал-социалистов, которые в итоге возглавили правительство! Учитывая, что картинки нацистской пропаганды с ликующими толпами стояли у всех перед глазами, трудно было отделаться от ощущения, что проблема не в Гитлере и не в генералах, а в германском народе как таковом.
Соответственно, не нашлось недостатка в концепциях, объяснявших все происходящее немецким национальным характером или особым историческим путем, который увел этот народ в сторону от нормального европейского развития. Немцы,