«Чертовки» – бесы с женской грудью – изредка появлялись на русских иконах и миниатюрах XVII в. Соблазнительный бюст мог указывать на блудный грех: так, на гравюре конца XVII – начала XVIII в. «Трапеза благочестивых и нечестивых» бесы с женскими грудями стоят за спинами пирующих[492]. Но в других случаях такая грудь вовсе не предполагается по сюжету. К примеру, бесы с женскими торсами мучают Исакия Печерского на гравюре 1661 г. (хотя его искусили не похотью)[493]. А на иконах Сошествия во ад XVII в. ангелы иногда побеждают грудастых бесовок, непонятно зачем оказавшихся здесь. Похожие «демонессы» начали мелькать и в лицевых Синодиках XVII в. Здесь девичий облик как будто принадлежит самим бесам, а не их обманным личинам[494].

К бесам женского пола относятся и другие персонажи, проникшие в тексты и изображения XVII–XVIII вв. из фольклорной традиции. Кикимору упоминала не только «Повесть Никодима Типикариса», но, к примеру, следственное дело 1635 г. Колдун Никифор Хромой утверждал, что он насылал на людей нечистого духа, который делал пакости в доме и разгонял коровье стадо, «а слывет тот нечистый дух кикиморой»[495]. Кроме того, на сцену вышли трясовицы – сестры-лихорадки, «дочери царя Ирода» (легенды о них известны во многих странах). Трясовиц часто упоминали в русских лечебных заговорах, а с XVII в. их начали изображать на иконах в виде (полу)нагих женщин[496]. Житие Саввы Вишерского рассказывало об исцелении людей у гроба святого от «трясавицы» и «трясавичного беса», а в заговоре, найденном в 1741 г. у сержанта Ивана Рыкунова, демонов лихорадки называют «сатона и тресовица»[497]. Другие заговоры перечисляли «дьяволов» и трясовиц в длинном ряду болезнетворных агентов, от которых нужно избавить человека: «…будет оставлен от всяких мечтаний сатанинских, врагов, дияволов, и от тяжелой болезни, и от черного недуга, от трясавиц, от щерей /дочерей/ Иродовых, недугов нощных, от всякого недуга и болезни…»[498]

В XVII в. бесы не только разделились на мужских и женских особей, но и стали питаться, как люди. В той же «Повести о бесноватой жене Соломонии» демоны едят и пьют в своих жилищах. Соломонии они тоже предлагают поесть, угощая ее птичьей кровью, травой, корнями и мхом[499]. В «Повести о Савве Грудцыне» (1660-е) упоминается бесовская еда[500]. Фольклорные корни тут очевидны. Локальных духов (домового, лешего, водяного…) кормят, одаривают пищей, чтобы выстроить с ними хорошие и взаимовыгодные отношения. При этом пища самих духов и покойников опасна для живых – она переводит персонажа в иной мир, приобщает к тем, с кем он разделил трапезу (чего и добивались бесы от Соломонии)[501].

Бесы не только едят, но и обитают в каких-то домах и берлогах, как люди или звери. У некоторых есть даже домашняя прислуга из людей. Оказавшись в таком жилище, Соломония увидела, что среди бесов живет и служит им девка Ярославка. А по рассказу одного из чудес, входивших в Житие Никодима Кожеозерского (1680-е гг.), «лесной демон» завел путника в свое обиталище, где тот обнаружил других сбившихся с пути людей[502].

Самый яркий и детальный рассказ о материальных, плотских, звероподобных демонах создал в 1670-е гг. автор повести о Соломонии. Нечистый явился героине истории в виде ее мужа и овладел ей. После этого она много лет страдала от нападений демонов, вынашивала во чреве бесенят, рожала и кормила их, причем новорожденные впивались в ее соски «как змеи». Демоны вели вполне земную жизнь: ели и пили в своих жилищах, растили детей, совокуплялись с женщинами, выглядели как животные – с шерстью, хвостами и «ногтями». Борьба с этими тварями оказалась тоже материальной. В конце истории святые Прокопий и Иоанн вскрыли живот Соломонии и начали извлекать бесов по одному, как вредных паразитов. Вытаскивая, они убивали их, пришибая кочергой и ногами[503].

Один из демонов на иконе Сошествия во ад изображен с женской грудью и длинными волосами. Ангел хватает и бьет женоподобную «чертовку».

Сошествие во ад, фрагмент иконы XVII в.

Саратовский художественный музей, Инв. № Ж-1346.

Демоны мучали Соломонию, оставляя на ее теле язвы, раны и рубцы. Но главным образом, они использовал ее для размножения: бедная женщина рожала бесенят, которые звали ее матерью. Все это было настолько необычно для русских текстов, что некоторые переписчики вставляли в эти описания слова якобы (якобы рожала…) – так же, как во многих европейских видениях использовалось слово quasi[504].

На Повесть явно повлиял фольклор русского Севера, где она и была записана. Именно оттуда пришли лесные и водные духи, которые питаются, насилуют женщин и растят бесенят[505]. Девка Ярославка, проклятая матерью и живущая у лешего (у чертей), – тоже типичный персонаж фольклора[506]. По славянским представлениям, люди могут не только попадать к разным мифологическим персонажам (к примеру, если мать в сердцах пошлет ребенка «к лешему»), но и превращаться в них. Так, русалками могут стать некрещеные младенцы, утопленницы, самоубийцы, девушки, умершие на Троицкой неделе. Замечательно, что в одной из редакций Повести, составленной между 1690 и 1760 г., Ярославку так и назвали – русалкой[507].

Архангел Михаил пронзает копьем трясовиц – демонических созданий, сестер-лихорадок, вызывающих болезни. Легенды о них широко распространились в славянских странах. Сестер насчитывали 7, 9, 12, а иногда и больше. Заговоры сперва рассказывали о том, как архангел или святой встретил их и победил, а затем призывали вредоносных тварей вновь покориться ему и уйти от больного прочь. Имена «сестрам» давали самые разные. Иногда они указывали на симптомы болезни, за которые отвечает каждая демоница: Тресея, Огнея, Ледея, Гнетея, Гнилуша, Глухея, Ломея, Похнея, Желтея и так далее.

Архангел Михаил, святые Сисиний и Фотиния и двенадцать трясовиц, XIX в.

Государственный музей истории религии, Инв. № А-1371-IV.

Рассказ о чудесном исцелении Соломонии тоже навеян фольклором и народными лечебными практиками. Магическое вскрытие плоти («разрезание»), уничтожение болезни и зашивание «очищенного» человека – древний мифологический мотив. Он