но и грешники в аду. Их тела гротескно искажались, показывая через физическое безобразие уродство греха. Порой их рисовали крупными и обнаженными – демоны снимали с них кожу, вонзали в них орудия или жарили на вертеле над костром. Такие картины одновременно назидательны и удивительны – можно представить, с каким вниманием рассматривали эти миниатюры читатели.
Мытарственные бесы из старообрядческой рукописи. Первый похож на носорога, второй изрыгает огонь, третий (серый) и четвертый (синий) носят бороды. Старообрядческие мастера веками изображали демонов в ярких гротескных обличиях, продолжая традицию, зародившуюся в XVII в.
Миниатюра из рукописи первой четверти XIX в.
НИОР БАН. Вятск. 919, л. 108об.
Иногда на изображениях возникали прорисованные женские груди и мужские гениталии. В средневековом русском искусстве таких деталей мы не найдем. На иконах или фресках обнаженная Ева отличается от Адама лишь длинными волосами: ее грудь едва намечена или не нарисована вовсе. Мужчин тем более не показывали с неприкрытыми половыми органами. Но конце XVI – XVII в. табу постепенно исчезло, и Ева обрела хорошо прописанную грудь. Так же натуралистично стали писать обнаженных грешниц в аду. А иногда и демонов.
Один из самых ярких примеров – крупная миниатюра из лицевого Цветника XVII–XVIII вв., хранящегося в РГБ. На ней возвышается огромная серая человеческая фигура, похожая на скелет, со звериными лапами, длинными висящими женскими грудями и огромным поднятым фаллосом. Двуполый монстр держит его левой рукой, а правой обнимает стоящего рядом человека[466]. Это иллюстрация к древней истории об Аполлосе, ученике святого Сисоя. Аполлос устал от одинокой жизни в пустыне, устал бороться с мечтами о женщинах и хотел уйти в город, чтобы стать священником. Демоны немедленно использовали это, чтобы заставить его сбежать от учителя. Они пришли к нему во сне в образе епископов и возвели его самого в епископский сан. Наутро Аполлос, восхищенный такой перспективой, начал умолять Сисоя поскорее отпустить его, но учитель не соглашался. Тогда Аполлос бросил наставника и ушел. На пути в город он встретил беса-искусителя, который от радости (наконец-то ему удалось совратить монаха!) не смог сдержать чувств и явился в облике зловонного гиганта-гермафродита, «черна видением, гнусна образом… бесколенна, грубосоставна… чермноока». Потрясая женской грудью и фаллосом, как у осла, «женомуж» полез обниматься с напуганным монахом, приговаривая: «Мой убо еси ты! Аз тебя хиротонисаю /рукоположу/ попа и епископа поставляю!»[467] Когда Аполлос в ужасе отскочил, бес поспешил исправиться и превратился в миловидную девушку. Но было поздно: монах убежал назад, к своему учителю.
Такая история вполне традиционна, она не слишком отличалась от похожих рассказов из патериков, известных на Руси. Но этого не скажешь об изображении огромного бесовского фаллоса, которое трудно представить в предыдущие столетия.
В XVII в. бесы стали почти вездесущими. Они смотрели на прихожан со стен храмов и с крупных церковных икон. Они заполонили лицевые рукописи. А читатели, рассматривая миниатюры, нередко затирали их лица или фигуры пальцем, замазывали чернилами или выскабливали ножом. Трудно сказать, что руководило ими в каждом случае: вероятно, некоторые «унижали» демонов, другие мстили им или защищались от их пугающего взгляда. Как бы то ни было, все они поступали с миниатюрами так же, как современные дети со страшными книжными иллюстрациями, а взрослые люди – с изображениями ненавистных врагов[468].
Но бесы становились все более странными не только на изображениях. Авторы XVII в. тоже стали рассказывать о них по-новому. Жития и другие тексты запестрели необычными мотивами. Под пером книжников падшие ангелы научились делать то, чего не умели древнерусские бесы.
От падшего ангела к кикиморе
Однажды, в середине XVII в., молодой человек встретил под Москвой кикимору. Она уходила из столицы. Об этой встрече мы знаем благодаря «Повести Никодима Типикариса о некоем иноке» (1640–1650-е). Юноша был монахом, жил в Троице-Сергиевом монастыре и шел оттуда в город. Тут-то перед ним и явился «…вид некий бесовск, женска обличия имущи», простоволосый и без пояса. У демонской женщины был вдобавок не то хвост, не то круг, который вился над ней в воздухе. Она кричала, что ее сестру прогнали вон из Москвы, но скоро все они вернутся назад. Как ни странно, испуганный монах опознал в этом чудище не просто беса, а славянского вредоносного мифологического персонажа: «…мне мнится, яко се есть зовомая кикимора, иже бысть на Москве не в давных времянех»[469].
Это очень любопытный рассказ. О кикиморах русская литература никогда раньше не упоминала. Не говорили авторы и о леших, домовых и прочих духах-«соседях». Разумеется, не потому, что в таких созданий не верили (в них верят и о них рассказывают до сих пор). Представления о разных мифологических персонажах, в том числе опасных и вредоносных, существовали в народной культуре задолго до христианизации и сохранились после. Однако с приходом новой религии они потеснились, дав место совсем другим героям – прежде всего святым и ангелам. Благодаря церковной проповеди в славянский фольклор начали проникать и христианские духи-антагонисты: сатана, дьявол, бесы, демоны. В фольклоре они могли сохранять свою «биографию» – падение с небес, искушение людей, обитание в аду. Но могли постепенно терять ее и сближаться с древними народными духами. Как это было в Византии или Европе, традиционная культура начала органично сочетать и христианские, и дохристианские мотивы, представления, обряды. В результате слово «черт», имя некоего славянского вредоносного персонажа, в какой-то момент (судя по текстам, в XVI или XVII в.) стало синонимом книжных слов «бес» и «демон». И остается им до сих пор. А герой повести Никодима Типикариса, увидев что-то страшное, назвал это одновременно кикиморой и «бесовским видом». Разные по происхождению персонажи сближались, порой сливаясь до неразличимости.
Церковь и в Средние века, и в Новое время пыталась бороться с древними обрядами и верованиями. Ученые книжники настаивали, что все мифологические создания, с которыми общаются люди, как бы их ни называли – на самом деле бесы. Кормить домового или заключать договор с лешим означает служить дьяволу. Но такую позицию разделяли люди начитанные, убежденные и последовательно мыслящие. Их было меньшинство, и они не могли искоренить дохристианские представления и практики, многие из которых дожили до сегодняшнего дня. Не только крестьяне и горожане, но и многие знатные люди и даже некоторые священники и монахи участвовали в бытовых, аграрных, медицинских и прочих ритуалах, прибегали к колдовству и не видели в этом противоречия (а иногда, вероятно, предпочитали не замечать его). И в церковных, и в монастырских книгах, как на Руси, так и в Европе, историки находят множество магических текстов.
