Бес притворился женщиной. На изображении его выдают вздыбленные волосы и серый цвет фигуры. Разоблаченный святым, он падает в адскую пропасть и превращается в классического беса – уже без одежды и с узнаваемым хохлом.

Миниатюра из апокрифического Хождения Иоанна Богослова, 1560-е гг.

НИОР БАН. П. I. А. № 34, л. 8об.

Но еще чаще иконописцы показывали гибридную фигуру, в которой настоящий и обманный облик демона сливаются воедино. Зритель видел ангела или человека с бесовскими атрибутами. Голова со вздыбленными волосами, иногда темные крылья или лапы наглядно объясняли произошедшее (бес обратился в кого-то другого). Это фигура-микрорассказ – она говорит сразу обо всем произошедшем.

Знаком, который указывал на бесовскую природу личины, мог быть просто темный цвет. К примеру, в лицевом Житии Нифонта Констанцского XVI в. ложные воины одеты в яркие доспехи, но их лица – пепельно-серые[257]. Это напоминает распространенные наименования демонов: «темнозрачные», «мурины» или «эфиопы».

Но главным разоблачающим знаком был все тот же хохол. На житийной иконе Ипатия Гангрского первой половины XV в. в одном клейме святой избивает беса, преобразившегося в небесного духа. Маленький ангел в красной тунике схвачен за длинные вздыбленные волосы[258]. Смуглый «ангел» в тунике с белыми крыльями и черным хохлом вместо нимба стоит перед апостолом на житийной иконе Иоанна Богослова XVI в.[259] А на миниатюрах XVI в., иллюстрирующих «Хождение Иоанна Богослова», мы видим женщину с торчащими во все стороны «огненными» волосами, воина и толпу жрецов с острыми хохлами. Все они – лишь призрачные маски, которые надел бес, чтобы искусить или обмануть апостола[260].

Когда в иконографии появились новые маркеры демонического – рога, перепончатые крылья, – их тоже стали использовать для «разоблачения» иллюзии. В печатном издании Киево-Печерского патерика 1661 г. или в лицевом Житии Федора и Василия XVII в. бес в образе ангела «забыл спрятать» перепончатые крылья, а на голове – два рога, похожие на языки огня[261]. Большие крылья и хохол выдают беса, обратившегося в воина, на житийной иконе Авраамия Ростовского XVII в.[262] А на миниатюре из сборника XVII в. у мнимого человека, которым прикинулся дьявол, показаны не только крылья с хохлом, но и длинный бесовский крюк в руках[263]. При этом все элементы, выдающие истинную природу демона, чаще всего выделяли темным цветом. Фрагменты «подлинного» тела оказывались черными, синими или серыми.

Этот прием очень понятный и наглядный. Зрителю видно, что личина лишь прикрывает «истинный» облик беса подобно тому, как одежда скрывает тело. В одном из экземпляров печатного Киево-Печерского патерика 1661 г. неизвестный читатель затер лица демонов, изображенных в монструозном облике, а вместе с ними и лица «ангела» и «монаха» с бесовскими крыльями – легко опознаваемые маски дьявола[264].

Такой же прием – гибридный образ – использовали европейские художники. Но здесь появлялось небольшое отличие.

В католической литературе некоторые авторы (особенно на закате Средневековья и в раннее Новое время) писали о разных несовершенствах в призрачных масках бесов. Их обличье таит некий изъян, знак их истинной природы, который они не в силах изменить. Это может быть уродство (отсутствие спины, вывернутые колени, разные глаза), зооморфные черты (звериные лапы, когти) либо, наоборот, неправдоподобная красота. Такой «невольный промах» выдает дьявола в истории, которую записал в 1591 г. юрист и теолог Иоганн Георг Гёдельман. Однажды профессору из Вюртемберга явился странно одетый посетитель, который стал задавать ему трудные богословские вопросы. Сперва ученый, привыкший к диспутам, отвечал без труда, но, когда гость предложил вопросы еще более трудные, профессор сказал ему: «Ты ставишь меня в большое затруднение, потому что мне теперь некогда, я занят. А вот тебе книга; в ней ты найдешь то, что тебе нужно». Гость протянул руку, и ученый заметил, что к нему тянется не обычная ладонь, а лапа с когтями, как у хищной птицы. Узнав по этой примете дьявола, профессор воскликнул: «Так это ты? Выслушай же, что было сказано о тебе» и, открыв Библию, нашел в книге Бытия слова: «Семя жены сотрет главу змия». Посрамленный дьявол в смущении и гневе исчез, но произвел страшный грохот, разбил чернильницу и оставил после себя смрад, который еще долго слышался в доме[265].

Похожую историю рассказал иезуит Матей Вацлав Штейер. Этот случай произошел в Падуе. Вместо заболевшего настоятеля прочитать в церкви проповедь позвали другого священника, имевшего хорошую репутацию. Он оказался прекрасным оратором. И говорил в основном об адских муках. Многие слушатели даже расплакались. Но когда священника проводили к воротам монастыря, привратник заметил на его голове рога, а на руках и ногах копыта. Это был дьявол, который пытался не спасти, а соблазнить людей[266].

На Руси такие «истории с разоблачением» почти не встречались. Редкое исключение – эпизод из «Повести о Савве Грудцыне» (XVII в.), герой которого, придя в царство дьявола, увидел множество «темнообразных» юношей, а затем «окрест же престола его зрит… множество крылатых стоящих; лица же их овых сини, овых багряны, иных же яко смола черны»[267]. Проводник Саввы, бес в образе человека, объяснил, что правителю служат люди со всех стран земли, и это вполне удовлетворило наивного юношу. Однако маркеры тут не выдают бесов – герой их не разоблачает. Автор хотел показать глупость обманутого Саввы. Для этого он словесно обрисовал иконографический образ крылатых и темных бесов, которых герой истории принял за диковинных иноземцев.

В русских текстах мне неизвестны рассказы, в которых маска демона оказалась бы несовершенной и выдала его. Святые, которые распознают беса, получают такую возможность Божьей благодатью, а не из-за ошибки или слабости духа (впрочем, и в европейской литературе такие примеры оставались редкостью). Это явно отличает книжность от иконографии. Но любопытно, что такие же маркеры действовали – и продолжают действовать – в русском фольклоре. Это неожиданно сближает совсем разные традиции.

Рассказчик былички – истории о встрече с мифологическим персонажем – часто не говорит напрямую, кого встретил он сам или герой его истории. Об этом догадывается слушатель, ориентируясь на «знаки потустороннего», которые рассказчик вводит в свой текст. «Вот сидят они за столом, а у маленькой девчонки ложка-то под стол упала. Ну, полезла она за ней, смотрит: а у всех ребят-то вместо ног копыта. Выглянула она из-под стола-то: а у них на голове рога…»[268]. Такие описания как будто сошли со средневекового изображения. Но это не заимствования – так описывали мифологических персонажей, принявших чужой облик, в самых разных странах, включая нехристианские. Визуальный