Реальность или иллюзия?

Средневековые тексты изображали преисподнюю как пространство со сложной топографией. Во множестве ее отсеков мучаются осужденные души. Но их посмертные наказания еще могут прекратиться, пока не наступил Страшный суд.

Визионерские истории говорили о том, как живые люди отмолили грешника. Яркий пример – рассказ из «Диалогов» Григория Великого († 604). Один монах скрывал деньги и покаялся в этом незадолго до смерти. Настоятель запретил навещать его. Монах умер в одиночестве и в слезах, а его труп бросили в грязь вместе с монетами. Через 30 дней настоятель решил, что настала пора помочь ему: «Доволно есть к тому оному умершему брату мучитися во огни, должни же есмы помощи ему по силе нашей, дабы негли муки оноя избавился». Монахи помолились, и брат явился им в монастыре, сказав, что избавлен от страданий[225].

Похожие рассказы стали популярны на Руси с XVI в. В истории о митрополите Луке несчастный человек явился визионеру в гробу черным, как головня, и попросил молиться о нем, так как собственные родители не дали милостыню за его душу. После того, как по покойнику отслужили сорокоуст, гроб опустел. Примерно то же произошло с новгородским посадником Щилом. Церковная молитва спасала людей прямо из ада. Об этом можно было прочесть и в переведенном в конце XVII века «Великом зерцале»[226].

История из «Великого зерцала». Слуга увидел посмертную участь своего хозяина: бесы привели его к сатане, и тот начал «награждать» его за все, что тот любил делать при жизни. За то, что он часто нежился в бане, бесы стали парить его в огненной парной; за то, что любил «игры и утехи», трубили ему в уши из огненных труб; в конце концов грешника сбросили в огненный адский колодец. Эту поучительную историю изображали не только на миниатюрах, но даже на настенных листах XVII–XIX вв.

Миниатюра из Цветника XVIII в.

НИОР БАН. 32.3.15, л. 128об.

Эти рассказы в XVII веке начали иллюстрировать часто и, порой, оригинально. К примеру, одна миниатюра показывала историю о том, как сын отмолил свою мать. Здесь изображен отрок, который удочкой вытягивает обнаженную женщину из пасти ада. А по удочке идет надпись: «Отче наш, иже еси…»[227]. Нагляднее и проще нарисовать было нельзя.

Но насколько буквально воспринимали зрители такие образы, а читатели – рассказы об адских муках и демонах-палачах?

Визионерские тексты в Средние века трактовали по-разному. Кто-то считал их иносказаниями. Так, в Европе с XI–XII вв. видения стали часто истолковывать в символическом ключе. Истории о том, как путешественники доплывают на кораблях или доходят по суше до преисподней или до рая (как в «Плавании св. Брендана»), постепенно сменялись рассказами о мистических странствиях души. Теологи-«спиритуалы» (Гвиберт Ножанский, Гонорий Августодунский, Петр Абеляр) были уверены, что загробные муки не материальны, а прежде всего духовны. Но это было лишь одно из направлений в богословской мысли. Большинство простых читателей (и авторов) явно не разделяли тонкие спиритуалистические интерпретации. Теологи-«материалисты» (Гуго Сен-Викторский, Петр Ломбардский), как и многие их предшественники, утверждали, что физические страдания грешников абсолютно реальны. Ад и рай материальны[228].

Символические трактовки встречались и на Руси. К примеру, в комментариях автора «Повестей отца Пафнутия» (они входили в Волоколамский патерик и в Житие Пафнутия Боровского). Автор настаивал на том, что видения загробного мира – условный язык. Реальность инобытия не описать человеческими словами, все образы таких видений – только поучительные фигуры. С их помощью Господь говорит с визионером: «Можаше бо Бог и без моста перевести реку ону» (огненную реку, которую необходимо перейти, чтобы попасть в рай), «…но нашая ради пользы таковым образом показа осужение грешных и спасение праведнаго», «показа же Господь по человеческому обычяю». О бесе-мучителе в аду тоже сказано: «…и сиа показана бысть человеческим обычаем»[229].

Но эти комментарии нетипичны – как и сами «Повести отца Пафнутия». Другие визионерские рассказы о преисподней или о воздушных мытарствах авторы не называли иносказанием. Богословских школ на Руси не возникло, поэтому трудно понять, как воспринимали эти истории. Но предполагать, что среди читателей было много «символистов» и «спиритуалов», было бы странно. В видениях, записанных в период Смутного времени, и в других визионерских текстах XVII в. никакие иносказательные интерпретации не появлялись[230]. Люди верили в то, о чем читали и что видели на церковных стенах. А символические трактовки в духе автора «Повестей отца Пафнутия» или Димитрия Ростовского, скорее всего, оставались редкими казусами.

* * *

В XVI и XVII в. русская иконография обогащалась новыми сюжетами. Переводные тексты все чаще иллюстрировали, а европейские картины и гравюры копировали. Художники получали огромный простор для фантазии. Демонологические мотивы и персонажи тоже умножались, становились ярче и разнообразнее. И постепенно они начали заполонять даже те сюжеты, в которых раньше вовсе не появлялись.

Как изображали бесов и грешников? И как образы влияли на тексты, а тексты – на образы? Об этом мы поговорим в следующей главе.

Глава 3

Демоны на иконах

На днях некто Н. и Д., жители города Тулы, слывущие за смельчаков, желая за что-то наказать чорта, учинили над ним следующую экзекуцию: они нарисовали на картоне его изображение и, положивши в доме на пол, начали бить его кнутами и палками и покончили только тогда, когда картон превратился в мелкие куски, после чего они выбросили их…

Смельчакам была прочитана строгая нотация от домашних и соседей.

«Смоленский вестник», № 82, 11 апреля 1899 г.

В середине XVII в. сибирские «дети боярские» отказались молиться перед иконой Владимирской Богоматери, на которой было показано чудо избавления Москвы от Темир-Аксака (Тамерлана) и, среди прочих, изображался сам завоеватель. На взгляд усомнившихся, молитва перед таким образом означала бы, что они поклонились не только Богоматери, но и язычнику. По той же логике уже в XIX в. старообрядцы из беспоповского согласия рябиновцев отвергли почитание всех икон, на которых фигурировали «посторонние» лица или предметы: римские воины, распинающие Христа, луна и солнце в сцене Распятия и даже осел в иконографии Входа Господня в Иерусалим: «…животному не должно поклоняться»[231].

Присутствие негативных персонажей на иконах или фресках изредка вызывало протест. Участники Стоглавого собора 1551 г. специально постановили, что фигуры простых и грешных людей, несмотря на сомнения, можно изображать на иконах. Они сослались на иконографию Страшного суда, где пишут не только святых, но и «неверных многие и различные лики ото всех язык»