К женщинам-холуям, кутящим в сондри-лондах… В Саутверке в Табарде, когда я лежал, собираясь отправиться в паломничество в Кентербери с полным благочестием, ночью в тот хостел вошло тысяч двадцать человек, из числа сондрийцев, приключенцев в фелавшипе, и паломниками были все они, что к Кентербери направлялись.*

Затем, один за другим, Чосер представляет их в причудливых зарисовках своего несравненного Пролога:

Был он рыцарь и достойный человек, С тех пор, как он впервые вышел в свет, Он любил рыцарство, рыцарство и честь, рыцарство и искусство…. В смертных баталиях был он пятидесяти, И сражался за наш подвиг в Трамиссене….. И хотя он был достойным, он был в силе, И в порту он был так же мягок, как и майда. Он никогда не совершал никаких гнусных поступков во всей своей жизни, ни в одном человеке; он был очень добрым и благородным человеком.

И сын рыцаря:

…юный сквайр, любвеобильный и похотливый любовник….. Так любил он, что по ночам [счет ночей] Он спал крепче, чем соловей.

И старшина, чтобы прислуживать рыцарю и сквайру, и очаровательная настоятельница:

Была также некая Нонна, Пиоресса, которая в своих умствованиях была совершенно проста и жеманна; ее греттест оут был у Сейнта Лоя [Сен-Луи]; А ее прозвали мадам Эглентайн. Ful wel she song the service divyne, Entuned in hir nose ful semely… Она была так милосердна и жалостлива, что плакала, если видела человека, попавшего в западню, будь то поступок или кровь. У нее были маленькие гончие, которых она кормила жареной плотью или молоком и пустой породой; Но сильно плакала она, если на одном из подолов…. Из мелких кораллов на руку она надела Пеир из бельев, украшенный золотом; И на нем брошь из золота полная, На которой сначала была написана корона А, а потом: Amor vincit omnia [Любовь побеждает все].

Добавьте сюда еще одну монахиню, трех священников, веселого монаха, «который любил венерианство» (то есть охоту), и монаха, которому не было равных в выжимании пожертвований из благочестивых кошельков.

Ибо если у вдовы не было ни одной туфли, то и у него было все в порядке, И все же он хотел, чтобы у него была палочка, когда он пойдет.

Чосеру больше нравится молодой студент-философ:

Был клерк из Оксенфорда, что без логики долго жил. Он был столь же длинноног, как и грабли, И был он, я уверяю, очень толст; Но смотрел он честно и трезво. Ful thredbar was his overest courtepy. Ибо не получил он еще ни одного благодеяния, И не был столь мирским, чтобы иметь благодеяние. Для него лучше было иметь у постели Двадцать спичек, одетых в черное или тростник, Аристотеля и его философию, Чем одеяния богатые, или нитяные, или нарядные… От учебы он больше всего лечился и больше всего слушал. Ни одного слова не произнес он больше, чем было нужно… Souninge in moral vertu was his speche, And gladly wolde he lerne, and gladly teche.*

Была там и «Жена из Бани», о которой мы еще расскажем, и бедный парсон, «богатый святыми вещами и работами», и пахарь, и мельник, у которого «на копе [вершине] носа был вертеп, а на нем стоял хохолок