условие: наличие Поэта, владеющего Словом (сравним русские слава и слово), который вербализует действие героя, превращая его жизнь в текст, который и останется потомкам. Посмертное славословие в древней Ирландии (как и в Скандинавии, и шире) логически вытекало из прижизненного прославления короля (или героя), причем хвалебная поэма рассматривалась как «дар королю», за который поэт мог требовать ответного дара (смотреть об этом подробнее в классической работе – «Этимология древнеирландского DUAN» К. Уоткинса: Watkins, 1976, посвященной в основном теме развития у кельтов вечной проблемы «выбора Ахилла» – вернуться живым, но лишиться славы, или погибнуть, но обессмертить свое имя). Именно на этой дихотомии, как он полагает, и строится главный каркас взаимоотношений короля и поэта как обмена дарами.

Отмеченная К. Уоткинсом тема «выбора Ахилла» действительно оказывается актуальной и для ирландской традиции. Наиболее яркую ее реализацию мы видим, безусловно, в эпизоде саги «Похищение быка из Куальнге», когда юный герой Кухулин открыто заявляет: «С превеликой охотой остался бы я на земле всего день да ночь, лишь бы молва о моих деяниях пережила меня» (Похищение… 1985, с. 160). Более того, как отмечает П. К. Форд, стремление к вечной славе, получаемой в обмен на жизнь, у ирландского героя оказывается более сильным, и «там, где Ахилл колеблется, Кухулин делает свой выбор сразу» (Ford, 1995, p. 259).

Но каким бы «славным» ни был подвиг героя, каким бы достойным ни было правление короля, оставить об этом память может только поэт, обладающий даром Слова. «Создавать неувядающую славу героя – вот основная задача поэта» (Schmitt, 1967, p. 67) – данное утверждение также легко находит подтверждающие архаические корни бытования в Ирландии поэтического текста примеры, причем традиция эта в достаточно эксплицитной форме продолжается примерно до XVII в., то есть ее завершение совпадает, что вполне логично, с прекращением функционирования бардических школ.

Традиция создания комплекса «посмертной славы» поэтами-профессионалами существовала и у континентальных кельтов (и германцев). Как пишет, например, Лукан в поэме «Фарсалия», перечисляя племена и социальные группировки противников Рима:

Также, барды, и вы, векам сохранившие в гимнах

Сильные души мужей, загубленных жадной войною,

Распространили теперь, беспечные, множество песен.

<…> Народы

Северных стран, в ошибке такой, должно быть, блаженны,

Ибо несноснейший страх – страх смерти их не тревожит.

(Лукан, 1951, с. 20).

В древнеирландской поэтической традиции сформировался особый жанр – marbnath (смертепеснь), представляющий собой перечисление заслуг умершего и, в частности, его щедрости по отношению к поэту. Более того, как полагает В. П. Калыгин, поэма жанра nath уже в значении «хвалебная песнь» могла иметь своими корнями именно «погребальную песнь, основу которой составляло именно упрочение славы» (Калыгин, 1986, с. 24). Известен также класс архаических (по языку и метрике) поэм типа amrae (буквально – чудо, дошло всего три образца), в которых также в основном описывается то, что дает основания запомнить умершего – для мифического короля Ку Рои это щедрость и храбрость, для святого Сенана – его святость и умение вернуть зрение незрячему поэту, для святого Колума Килле – также святость, справедливость, образованность и изощренная аскеза. То есть, как мы видим, поэмы данного класса, направленные на прославление умершего и создание особого типа памяти, были довольно стойкими и не противоречили христианскому мировосприятию.

Аналогичные «плачи» представлены широко и в традиции германской, описывая их, Н. А. Ганина справедливо предлагает видеть в них мужской плач, плач дружинника. Причем далеко не всегда, естественно, данный плач, в котором все же наиболее важной составляющей является собственно текст, исполнялся профессиональным поэтом. Более того, как можем мы предположить, создание профессиональной поэмы, оплакивающей умершего короля или героя, могло иногда происходить уже, так сказать, задним числом, тогда как непосредственное погребение происходило под звуки нестройных речей соратником умершего, нестройных, но имеющих все же своей основной функцией создание посмертной славы. Например, в «Гетике» Иордана содержится, как пишет Н. А. Ганина, «ценное свидетельство о готском обряде плача над умершим. В битве на Каталаунских полях пал везеготский король Теодорид. Его вынесли с поля битвы, “почтенного песнопениями на глазах у врагов. Виднелись толпы готов, которые воздавали почести мертвецу неблагозвучными, нестройными голосами тут же, в шуме битвы. Проливались слезы, но такие, которые приличествуют сильным мужам. Проносили тело короля со всеми знаками отличия”. То, что готы исполняли погребальную песнь прямо “в шуме битвы”, указывает на исключительную важность, неотменимость оплакивания умершего по представлениям древних германцев» (Ганина, 2002, с. 206). Упоминаются и дружинники, оплакивающие погибшего героя и в древнеанглийском «Беовульфе» (причем в тексте маркированно выделен и другой персонаж, также принимающий участие в обряде, – старуха, к образу которой мы собираемся обратиться ниже).

«Мужское» оплакивание умершего, как свидетельствуют сопоставительные описания (древнегерманские, греческие, балтийские и многие другие), предполагают также особого рода возлияния и культовую еду, видимо, восходившие к ритуалу жертвоприношения: жертвенное животное и мед должны были сопровождать умершего в иной мир и предназначались, видимо, предкам или богам. В славянской традиции данный комплекс, включающий в себя «мужское» оплакивание с воспоминаниями об умершем и употребление особой еды и алкогольных напитков, получил название тризны. Реликты этого обычая сохранились до наших дней.

Как описано это у Пушкина:

Ковши круговые, запенясь, шипят

На тризне плачевной Олега.

Князь Игорь и Ольга на холме сидят,

Дружина пирует у брега.

Бойцы вспоминают минувшие дни

И битвы, где вместе рубились они.

Свидетельства древних культур знает еще один составляющий погребальную обрядность элемент, до наших дней не дошедший, – состязания (об этом, например, довольно подробно пишет В. Н. Топоров в работе «Конные состязания на похоронах», 1990). Этот элемент достаточно сложен, естественно – не вербализован и сейчас выходит за рамки нашего анализа погребальных плачей.

Обращение к традиции ирландской народной культуры, причем – достаточно поздней, засвидетельствованной уже в описаниях фольклористов и этнографов начала XX в., демонстрирует, как мы полагаем, в достаточно сохранной форме реликты самой архаической погребальной обрядности. Интересно при этом, что такой источник как ирландские саги, в которых часто можно найти элементы древних языческих верований, оказывается поразительно скупым при описании погребения героев. Как правило, все ограничивается формулой: «роют ему могилу, оплакивают его, ставят над телом погребальный столп, пишут огамом его имя». Факт непременного оплакивания – очевиден, но мы здесь не можем сказать, что именно в данном случае предполагалось и о каком типе плача в сагах идет речь. Предположительно – это плач женский.

Итак, знаменитые «ирландские поминки», которые в зависимости от значимости покойного (социальной и имущественной) длились от одних суток до четырех, проходили следующим