Кончилось наше безмятежное плавание! Вокруг до самого горизонта теснились льды. Мы застряли в самом центре Берингова моря, за шестидесятой параллелью. В полутора милях сквозь туман виднелся остров Матвея. «Сталинград» дрейфовал вдоль крутых обрывов слюдяного сланца. Едва в окружающих полях появлялась трещина, люди вступали в бой со льдами. Подрывники прыгали за борт, пробивали во льду цилиндрические лунки, закладывали туда пакеты с аммоналом, и глухие взрывы сотрясали воздух. Палубу осыпали ледяные осколки.

На мостике щелкала рукоятка машинного телеграфа: «Малый назад!», «Стоп!», «Полный вперед!» Пароход с разбегу взбирался на торосистое поле, подминал его край и снова застревал во льдах. Нет, не по силам транспортному судну такие преграды! Схватка со льдами завершилась нашим поражением: за четыре часа пароход продвинулся всего на сотню метров, а в носовой части лопнули два поперечных стальных ребра…

Севернее острова Матвея безуспешно боролся со льдами «Смоленск».

Тем временем от Ванкарема к Уэлену и дальше на юг пробирались пешие и санные партии челюскинцев. Большинство их надо было доставить в бухту Провидения воздушным путем, но не хватало многоместных самолетов.

Широкое ледяное поле, в которое уперся «Сталинград», привлекло внимание наших пилотов. «Отличная площадка», — решили Святогоров и Болотов. Ожидая разрешения лететь на Чукотку, Саша Святогоров уныло бродил по судну и не находил себе места. Наконец разрешение было получено. Со Святогоровым готовились к полету штурман Вадим Падалко и неутомимый Леонид Михайлович Старокадомский.

На льду выложили опознавательные знаки, суриком обвели контуры летной площадки. В открытом море, за двести пятьдесят миль от родных берегов, возник ледовый аэродром.

Пока летающую лодку готовили к старту, Святогоров еще раз обследовал взлетную дорожку: какие-нибудь неприметные заструги могли причинить беду. Отойдя в самый дальний конец поля, Саша замахал нам шапкой. Он стоял подле небольшой полыньи; на противоположном ее краю виднелись две странные фигуры. Жесты Святогорова становились все более выразительными: то он прикладывал палец ко рту, призывая к тишине, то грозил кулаком.

— Да это же нерпы! Молодые еще — бельки, — сказал камчатский охотник Парфенов, присоединившийся к экспедиции в Петропавловске.

— Сбегать за винчестером? — возбужденно спросил кто-то из москвичей.

— На этакого зверя простой палки достаточно…

Святогорову принесли суковатую дубинку. Нерпы и не пытались скрыться, их круглые черные глазки с любопытством уставились на невиданное существо. Летчиком овладел охотничий азарт, он осторожно обходил полынью. Между ним и нерпами осталось не бюлее полутора-двух метров. Еще шаг, взмах дубинкой, глухой удар, и ближняя нерпа, дернувшись в сторону, осталась недвижимой… За обедом кок удивил нас новым блюдом: зажаренная с луком нерпичья печенка по вкусу, пожалуй, превосходила телячью.

Святогоров улетел. Наступили томительные часы ожидания. Первая весть прибыла лишь на четвертые сутки — из Уэлена: «Полет проходил на высоте десяти — пятнадцати метров, местами пробивали снегопад, но вышли точно на бухту Провидения. В пути отказала радиостанция. Перелетели в Уэлен, где три дня выжидали погоду. Сегодня стартую в Провидение, на борту — семеро челюскинцев. Обнимаю товарищей по морскому путешествию. Надеюсь, увидимся в Провидении. Саша».

Действительно, вскоре мы встретились и вместе с нашими друзьями возвращались в Москву. Не думали мы тогда, что жизнь молодого морского пилота оборвется так рано: через полтора года газеты сообщили о трагической гибели Саши Святогорова. Он летел над глухой тайгой из Александровска-на-Сахалине в Хабаровск. Пилот радировал: «Лечу в тумане, потерял ориентировку». Это была последняя весточка. Десять самолетов и множество пеших партий несколько недель безуспешно разыскивали экипаж. Лишь спустя полгода таежные охотники случайно набрели на обломки самолета. Далеко за Амуром погибли наш общий любимец Саша Святогоров и его спутники…

Поднимались буйные весенние ветры. На ледяных полях появились озерки. Но холодные тиски не ослабевали, мы оставались в плену.

Однообразно и тоскливо текла жизнь на судне: утренний сигнал к подъему, завтрак, морские учения, обед, тягучие вечерние часы, а в промежутках — до одури надоевшее домино, все те же кинофильмы и патефонные пластинки. В моих корреспонденциях безнадежно повторялось: «Продолжаем стоять во льдах».

Чукотка оставалась недосягаемой, и все чаще наши мысли обращались к «Красину». Ледокол миновал Панамский канал, пересек параллель Сан-Франциско и приближался к Берингову морю.

«Смоленск» одержал победу: после трехнедельной борьбы со льдами он выбрался на чистую воду, вошел в бухту Провидения и принял группу челюскинцев. Это было первое судно, которому удалось весной пробиться к берегам Чукотки. Откровенно говоря, у нас на пароходе и радовались успеху моряков «Смоленска», и огорчались: почему не «Сталинград»?

Полетел на разведку Болотов.

— Чистая вода в тридцати милях к северу, — угрюмо сказал он, вернувшись. — Без помощи ледокола выберемся не скоро.

«Красин» был совсем близко. Он изменил курс и спешил к нам на выручку. Судовые радиостанции держали связь. Ледокол попал в густой туман и шел, ориентируясь по радиопеленгам.

Мне удалось переговорить с журналистом Борисом Изаковым, находившимся на «Красине».

— В тропиках нас извела адская жара, все просто истосковались по хорошему ледку, — рассказывал мой товарищ. — Вы там, пожалуйста, не всё взрывайте, оставьте что-нибудь и для «Красина»…

Ветер постепенно разрушал стену тумана. Вооружившись биноклями, все вглядывались в даль. Каждому хотелось первым крикнуть: «Вижу!» Зоркий охотник Парфенов забрался на марс.

С ледокола передали: «Пустите дым». Из трубы «Сталинграда» вырвались черные клубы.

— Вижу! Ясно вижу «Красина»! — загремел парфеновский бас.

В серых полотнищах тумана возник силуэт корабля. С поразительной легкостью гигантский стальной утюг крушил белые поля, оставляя позади двадцатиметровый канал. Под его напором с гулом рушились теснившие нас ледяные оковы. «Красин» обошел вокруг «Сталинграда», заплясали расколотые льдины. Мы были свободны.

Суда встали борт к борту. По трапам устремились две встречные группы. Я увидел своих товарищей: Бориса Изакова и Михаила Розенфельда — спецкора «Комсомольской правды», участника многих походов и экспедиций. Два часа показались мгновением. «Красин» продолжал поход на Чукотку. «Сталинград» следовал в кильватере. Разбитые мощным лидером, льды уступали нам дорогу. Туман сгущался. Перекликаясь с «Красиным» протяжными гудками, мы держали курс к бухте Провидения.

Опередив нас, ледокол исчез за горизонтом. Я пошел проститься с радистами. Мы говорили друг другу теплые слова, обменивались адресами. Это ночное прощание ожило в моей памяти три года спустя в Москве: в День печати я неожиданно получил поздравительные радиограммы: одну прислал Литвинов с борта гидрографического судна «Торос», из Арктики, другую — Попов, с плавучего дока, шедшего Индийским океаном во Владивосток.

Напоследок «Сталинграду»