Нищий был постоянным живым напоминанием о страданиях и невзгодах, наполняющих этот мир, и в его лице сам «Царь небесный», бродящий по Русской земле, постоянно испытывал человеческую душу, будя в ней бескорыстие, доброту, кротость, любовь. Известно предание о том, как нищий, посланный от Бога, искушал московского князя Ивана Калиту. Дважды подойдя за милостыней, он получал ее, а когда подошел в третий раз, князь раздраженно вручил подаяние со словами: «На, возьми, несытые зенки». «Сам ты несытые зенки, – отвечал нищий на это, – и здесь царствуешь, и на том свете царствовать хочешь». Таким образом, заключает предание, стало известно, что «по Бозе дело его (князя Б.Я.) еже творит». Таким образом, сознание того, что под образом нищего может оказаться сам Бог, уравнивало всех нищих, создавало из них, по словам А. Синявского, «образ русского Христа».

Подавая милостыню нищему-страннику, подавали ее самому Богу: «В окно подать – Богу подать», «Просит убогий, а подаешь Богу». Поданные нищему деньги были равнозначны жертве на храм или монастырь, а сами жертвователи в своем нищелюбии стремились породниться с Христом. Как монах имел (по христианскому учению) образ ангельский, так и нищий, член братии (отсюда «нищая братия») огромного монастыря – всей Святой Руси, давал возможность созидания и укрепления этого монастыря через милостыню любому человеку. Подавая милостыню нищему – посреднику между небом и землей, в своей нищете уже словно шагнувшему из этого мира в вечность, подающий получал также право обретения небесной отчизны, Царства Божия. Так, старинное сказание первой половины XV в. повествует об некоей инокине, обмиравшей во время мора. Очнувшись, она рассказала, что видела в раю московского князя Ивана Калиту, заслужившего Царство Небесное именно благодаря своему нищелюбию.

Конечно же, нищенство (так же как и странничество) отнюдь не всегда было столь «христианским» занятием. Наряду с подлинными странниками и нищими, стремившимися к высшей реальности, теми, для кого эти формы существования были лишь путями к Царству Небесному, всегда существовало огромное количество бродяг и нищих, не одержимых никакими возвышенными идеями, кроме одной – набрать денег, не гнушаясь никакими средствами. Это порождало естественную реакцию: «нищих везде гоняют или кротким образом, как, например, «Бог подаст!» или же: «Ступай, ступай отселева с Богом! Много вас таскается, всех не накормишь!» «Проваливай, – говорит баба нищему, – мне не нужно твоей болтовни, и ты ничего не получишь». Поэтому, безусловно, эти очень сложные и противоречивые явления русской народной жизни нельзя рассматривать лишь под одним углом зрения.

Еще одним проявлением постоянного напряженного стремления от «дольнего к горнему» является русское юродство. Его корни уходят в Грецию, но на Руси это явление приобретает «национальный русский характер».

Юродство имеет необычайно сложную духовную феноменологию и есть (как это ни парадоксально), по мысли Е. Голубинского, «строго говоря, подвиг противуканонический». Действительно, согласно 60-му правилу 6-го Вселенского Константинопольского собора, юродство осуждается и запрещается: «Лицемерно беснующихся и таковый образ действий, по злости нравов, притворно на себя приемлющих, наказывати всяким образом, и подвергати их таким же суровостям и трудам, каковым подлинно беснуемые, ради освобождения от демонского действия праведно подвергаются». Однако в среде верующих людей юродивые всегда были среди наиболее чтимых святых. Уже это противоречие заставляет задуматься над гротескностью, двойственностью и бунтарской природой юродства.

В основе юродства лежит несколько явлений. Первое – это логика антиповедения, то есть обратного, перевернутого, опрокинутое поведения, поведения наоборот, которое было характерно для культуры Древней Руси. При всем разнообразии внешнего выражения оно всегда было именно «поведением наоборот», в рамках которого происходила замена регламентированных норм на их противоположность: правое менялось с левым, верх с низом, лицевая сторона с изнанкой и т. д. То есть те или иные ритуальные действия совершались не той рукой, как обычно, предметы переворачивались вверх дном, одежда выворачивалась наизнанку и далее в том же духе.

В значительной степени это было связано с тем, что антиповедение символически отражало порядок вещей в ином мире, где все наоборот, как в зеркале, где правое и левое меняются местами. Поэтому нередко одежду на покойнике застегивали «на левую сторону», выворачивали наизнанку траурные одежды, накидывали в горе на голову верхнее платье. Одежду для покойника шили иглой не к себе, как обычно, а от себя, таким же образом, не к себе, а от себя, строгали и гроб. Юродивые действовали в рамках антиповедения, но оно имело в этом случае дидактический, смысл.

Икона Василия Блаженного

Еще одна основа юродства – парадоксальное стремление к самоуничтожению себя как личности этого мира через разрыв не только всех земных корней, но отказ «от самого главного отличия человека в ряду земных существ – от обычного употребления разума, и добровольное принятие на себя вида безумного…». Юродство ставит одной из своих целей выяление противоречий между христианской правдой и поверхностным здравым смыслом. В представлении людей того времени древнерусский юродивый настолько глубоко проникал в духовные недра, настолько приближался уже при жизни к Царству Божьему, что, чувствуя этот свет, истину, он особо критически взирал на окружающую действительность, воспринимая ее как искажение этой истины, как противоречие ей, как мир антикультуры. Поэтому юродивый Василий Блаженный кидает камнями в окна богатых и благочестивых людей и плачет у домишек бедняков и пьяниц, Никола Салос (Псковский) предлагает Ивану Грозному, раз уж он так жестоко обращается со своими подданными, кусок сырого мяса в пост, Прокопий Устюжский носит три кочерги в левой руке (пародия на трикирий архиерея при богослужении) и приходит к церкви ночью.

Юродивый являлся живым напоминанием о первохристианских временах, когда все жили напряженным ожиданием грядущего Царства Христа. Он очень чутко реагировал на любое напряжение в обществе и являлся своеобразным «индикатором» апокалиптических настроений. Не случайно расцвет русского юродства приходится на XV–XVII вв., когда напряжение русского общества практически не ослабевало. Юродство было своеобразным несомненным знаком причастности к миру иному, живым укором обществу и реакция социума на юродство была симптоматична – насколько общество признавало юродство, прислушивалось к голосам блаженных, настолько оно было духовно трезво.

Юродивый был апокалиптическим вестником, и чем больше их было, тем серьезнее всем остальным следовало задуматься над вопросом: действительно ли столь благополучен и прочен этот мир, если множество людей готовы оставить все блага его ради Христа? Может, весь мир юродствует, постоянно переряживаясь и обманывая человека, а юродивый – пришелец из мира истинного? Человек, причастный миру иному, не может не юродствовать, не находиться в рамках антиповедения, ибо весь настоящий мир есть мир антикультуры.

Поэтому